***
Каждый новый день открывал для меня всё более неприятные подробности, которые начали проявляться после произошедшего со мной и дневником, который, ко всеобщему неприятному удивлению, просто пропал. Для начала стоит отметить, что в Больничном крыле я провалялся почти две недели, пока шло моё восстановление. В первые дни мне было тяжело самому садиться в постели, а речи о том чтобы вставать самостоятельно на ноги не было вообще. Меня преследовала жуткая слабость, от чего почти всё время я спал. Меня хватало на то чтобы поесть, немного поговорить с матерью, и опять уснуть. Через несколько дней я уже смог более или менее сносно сидеть и не впадать в спячку через каждые полчаса после пробуждения. Тогда-то ко мне начали пускать Кальвию, к которой мама воспылала огромной признательностью. Меня же Кальвия нашла, и не растерялась, сразу же вызвав мадам Помфри. Думаю, если бы Кальвия пришла на часок позже, то спасать бы уже было нечего. К слову, никакого дневника она около меня уже не увидела. Я просто лежал навзничь на столе, будто уснул. После того как я смог более или менее нормально говорить, за меня в полной мере взялся Дамблдор, и, что удивительно, Снейп. Директор каждый раз спрашивал меня о моих беседах с дневником, о том, что я увидел там, в дневнике. Его совершенно не порадовала новость о том, что мне хватило одного единственного разговора, который меня чуть не угробил. Я рассказал Дамблдору о том, что дневник появился у меня совершенно внезапно на столе в спальне, и что я решил, будто бы мне его оставил кто-то из братьев, как таинственный подарок. Я врал совершенно бессовестно, осознав, какой близкой была моя смерть. Наверное, очередная. Правда, я не уверен в том, что в следующий раз у меня бы была ещё одна жизнь. Снейп же копался в моей крови, и с каждым разом всё настойчивее расспрашивал о том, не было ли у меня никаких кратковременных провалов в памяти или, что ещё лучше, не пил ли я у незнакомых людей «что-то». В один прекрасный момент декан Слизерина мне и матери поведал о том, что в моей крови бушует просто невероятное количество зелий, у которых были свои специфические указания к применению. Изменение гормонального баланса и навязчивость инкстинктов работали до сих пор, но со временем моей почти смерти действовать на меня стали гораздо слабее. Ещё Снейп нашёл различные остаточные зелья в моей крови, которые больше подходили для каких-то черномагических ритуалов. Мама тогда испугалась капитально, узнав, что такие зелья используют для подготовления жертвы к жертвоприношению. Правда, видимо, планы у неизвестных сменились, и меня просто перестали пичкать этими зельями. Джинни действий зелий видимо не пережила, и это было окончанием эксперимента. Только мне в это очень слабо верилось. Снейп также расспросил, не заметил ли я за собой каких-то подозрительных мыслей, которые мне обычно в голову никогда бы не пришли. Я честно подумал и ответил что да, были. Припомнить хотя бы то, как я пялился на Малфоя и на своего брата Билла. Только сейчас мне это показалось подозрительным, ведь парни-то меня никогда не интересовали. Даже близко. С Риддлом ситуация была другая, степень красоты его «морды лица» отметил бы любой, кто его только смог бы увидеть. Узнав от меня всё что мог, Снейп сказал матери, что всё будет в порядке, и с зельями разобраться не такая уж и большая проблема. Для него-то уж точно. С Дамблдором так не получилось, он меня мусолит до сих пор, стараясь узнать от меня какую-то неведомую подробность, которую я вдруг забыл, но должен вспомнить. Каждый раз я рассказывал ему одно и то же, с теми же подробностями, без каких-либо изменений. Но директор не отцепляется, задавая каждый раз мне всё более бредовые вопросы. И больше всего в этом его интересовал Том, и только Том. Ко мне с вопросом о Томе даже Поттер прицепился, скрыв обычное желание расспросить с пристрастием под дружеским посещением подруги. Единственным утешением, которое было у меня за период нахождения в Больничном крыле была Кальвия, приходящая ко мне каждый день. Подруга старалась поддержать меня всеми силами, и я ей за это очень благодарен. Также именно из-за неё, как оказалось, Дамблдор узнал, почему я был присмерти. Кальвия оказалась на редкость внимательной, и она описала директору то как выглядел дневник, и сказала, что я в нём писал. Хотя во время того несчастного случая дневник пропал, она всё равно была уверена, что я контактировал именно с ним. Сейчас же я собирал все свои вещи в дорожную сумку, чтобы дома отпраздновать рождество. К моему неудовольствию мама пригласила к нам Поттера, который в отличие от меня этой новости очень обрадовался. А это значило лишь то, что теперь в Норе будет очень много Поттера, и спастись от него я смогу только в своей комнате. И то не факт, ведь это чудовище суёт свой нос везде, а особенно туда, где ему этого категорически нельзя. Хорошо ещё, что с Кальвией мы можем поддерживать общение даже на расстоянии, мы с ней договорились, что будем списываться с помощью сов. Также Кальвия заметила, что очень бы хотела, чтобы я поехал к ней в гости, но перед этим ей нужно провести мозговой штурм дома, чтобы её родители не думали кривить нос при мне, «предательнице крови». Эти мысли заставили меня скривится, так как этот дурацкий ярлык «предатели крови» повесили на меня и мою семью родственники, которым ну очень не понравилось что моя мать Молли, урождённая Пруэтт, вышла замуж за Артура, который был ребёнком Цедреллы Блэк. Пруэтты и Блэки всегда враждовали, да так давно, что многие даже не вспомнят, из-за чего вообще началась вся эта возня. Вот именно из-за этого Молли и Артура окрестили «предателями крови», ведь они вдвоём пошли наперекор всем своим родным. Впрочем, от Пруэттов уже мало что осталось. Мой дед и бабушка так и не начали обща