Выбрать главу

После разговора со священником она не стала нигде задерживаться и быстро вернулась домой. Поблагодарив Иосифа, который, вместо того чтобы отдыхать, сидел с Анной, она повела мать в поле. Бабушка Дэвида должна была принять хоть какое-то участие в его похоронах. Анна не понимала, зачем они собирали полевые цветы. Продолжая пребывать в своем иллюзорном мире, где она жила в окружении мужа и детей, Анна что-то шептала своему «прекрасному ангелочку» и нежно гладила голову дочери, которую, кроме нее, никто не видел. Алиса с трудом сдержала слезы. Мать покинула ее навсегда, так же как Дэвид.

В тот день было ясно и тепло, утих даже холодный мартовский ветер. Поле ничем не напоминало то великолепие, которое расстилалось за окном сейчас: настоящая королевская мантия из алых маков, высоких розовато-лиловых наперстянок, нежно-голубых колокольчиков и ярко-синих васильков, густо усыпанная невыносимо-желтыми одуванчиками и лютиками. Однако далеко не жизнерадостная палитра ранней весны обладала особой умиротворяющей красотой, которая так нравилась Алисе в детстве. В скорбный день похорон природа не поскупилась на эту красоту.

Алиса насобирала столько цветов, сколько умещалось в руках, отнесла их в дом Иосифа и сплела из них венки. Фиалки, синие, как весеннее небо, проглядывали между блекло-голубыми, почти белыми, лепестками лаванды; крошечные желтые первоцветы стыдливо прятались между фиолетовыми и золотистыми лакфиолями, их нежные головки лежали на темно-зеленых бугристых листьях крестовника. Но был среди собранных цветов один, которым не был украшен букет, который не был вплетен в венок.

Задыхаясь от волнения, Алиса сильно надавила на веки, чтобы успокоить вновь нахлынувшие чувства.

Уже почти пришло время нести Дэвида туда, где так одиноко и тоскливо, туда, где ей придется оставить его навсегда.

«Хочешь посмотреть на мальчика последний раз, перед тем как…»

Иосиф не закончил вопрос, и, хоть надвигающийся вечер уже погрузил комнату в полумрак, Алиса заметила, как в его глазах блеснули слезы.

Она не ответила. У нее самой сжалось горло от душивших ее слез, когда она взяла отложенные в сторону нежные стебельки со скромными голубыми цветочками. Незабудки. Как просто и точно название этого маленького растения передавало чувства, которые обуревали Алису в ту минуту!

Она последний раз посмотрела на родное лицо, поцеловала холодный, как мрамор, лоб и вложила букетик в маленькие руки.

«Ты не мог их видеть… — прошептала она, глядя на застывшие детские губы. — Ты не знал, как они называются. Но Бог знает все. Он знает, что память о тебе не умрет никогда. Он знает, что ты отправляешься к нему с чистой душой… Поэтому иди к Нему, милый мой… Иди к тому, кто будет помнить и любить тебя так же, как я».

Потом она поднялась и молча отошла в сторону. Иосиф начал прилаживать к гробу крышку, и скоро лица того единственного человека в мире, который по-настоящему любил ее, не стало видно.

Иосиф вынес маленький гроб на улицу и так заботливо поставил его на тележку, словно в нем лежал его собственный сын. Алиса разложила вокруг гроба цветы. Эта постель из цветов выглядела очень красиво, только Алисе хотелось кричать от боли и горечи, когда она катила тележку к церкви, где, кроме нее, никто не услышит, как священник будет просить у небес Божьей милости для Дэвида.

Милость! Услышав это слово, она крепко стиснула зубы, чтобы сдержать крик, идущий из самого сердца. Разве Дэвид знал, что такое милость? Этот мальчик не видел цветов, растущих на лугу; никогда не видел снега, такого ослепительно-белого, что приходится прикрывать рукой глаза, чтобы не ослепнуть; не знал, как ярко блестят капли на листьях деревьев после дождя, и никогда не наблюдал, как по голубому небу плывут пушистые белые облака. Должно быть, небеса сами слепы, раз не позволили ему увидеть все это.

Она долго всматривалась в темную глубокую яму. Лишь когда ночные тени опустились на землю и поглотили могилу, Алиса наконец отвернулась.

Когда она возвращалась в Холл-энд-коттедж, весь путь казался ей кошмаром, потому что каждый ее шаг сопровождался испуганным детским голосом: «Алиса! Алиса!»

Она слышала его так же отчетливо, как бывало по ночам, когда Дэвид просыпался, напуганный плохим сном, и звал ее. Она всегда брала его на руки и начинала убаюкивать, тихонько что-то напевала, пока малыш снова не засыпал. Но в тот вечер она не могла прижать его к груди, не могла заглушить крики, которые тревожили не слух, а само сердце.

Открыв глаза, Алиса снова посмотрела на видневшуюся в окне церковь, которая возвышалась над городом.