Этот этап уже пройден. Люди не думают, они говорят, причем говорят громко! Алиса, не выдержав, отвела взгляд.
— Неужели ты считаешь, что я могу пустить к себе в дом женщину только для того, чтобы затащить ее в постель? — продолжал Иосиф.
— Нет! — Она подняла наполнившиеся слезами фиалковые глаза, которые до сих пор намеренно прятала, и встретила внимательный открытый взгляд. — Иосиф, я бы никогда такого не подумала, но другие…
Она не успела закончить, потому что Иосиф, по лицу которого было видно, что он не нуждался в этих объяснениях, перебил ее:
— Но другие так говорят, да?
Отрицать, что он ошибается, было бессмысленно.
Несколько мгновений Алиса всматривалась в спокойные добрые глаза, но вынести немого вопроса, который застыл в них, она была не в силах, поэтому отвернулась.
— Думаешь, я не знал? — раздался за спиной Алисы мягкий голос. — Думаешь, вы с Анной провели бы под моей крышей больше часа, если бы я считал тебя ведьмой, как называют тебя эти вороны? В том письме от Илии, которое ты передала мне, было подробно написано о том, что с вами произошло. Я также знаю, что мальчик этот был сыном твоей сестры. Брат очень хорошо о тебе отзывался, но только я готов отозваться о тебе еще лучше: любой мужчина был бы счастлив иметь такую дочь, как ты, Алиса… Вот почему Иосиф Ричардсон позволил вам остаться в его доме. И ты, и Анна — вы обе можете жить у меня столько, сколько захотите.
Алиса ничего не ответила, поскольку чувствовала, что, если сейчас заговорит, уже не сможет сдерживаться и зарыдает.
Значит, он не ошибся в своих предположениях! Иосиф смотрел на девушку, которая стала для него почти родной, видел, как она втянула голову в плечи, словно хотела сжаться в комок. По городу уже ходили слухи… но с чем пришлось столкнуться этой хрупкой девочке? Какие грехи ей приписывают?
Когда он снова заговорил, от не нашедшей выхода злости его слова прозвучали несколько грубо:
— Я заварил чай, пей.
Сняв с деревянного крючка куртку, он добавил:
— Я выйду на пару минут, а ты пока присмотри за Анной. И не забудь, что я сказал: вы можете оставаться у меня столько, сколько захотите.
Ну вот и все. Алиса еще раз обвела взглядом комнату, которую убирала. Нигде не осталось ни соринки, все блестело чистотой. Холл-энд-коттедж стал для них приютом; здесь и к ней, и к матери относились очень хорошо, но все равно это был чужой дом, дом Иосифа Ричардсона, в котором он и останется. А им нужно покинуть его.
В тот день они проснулись раньше обычного. Алиса испугалась, что растревоженная мать своими криками разбудит Иосифа, поэтому побыстрее собрала ее и повела вниз по узкой лестнице, намереваясь уйти из дома, пока не проснулся Иосиф.
Но оказалось, что хозяин уже не спит. Иосиф сидел в гостиной у камина и подбрасывал уголь в огонь. Он ничего не сказал, когда Алиса пошла обратно наверх, чтобы снести кое-какие пожитки, завернутые в шаль, и молча принес со двора еще одно ведро угля. Потом он снова вышел, чтобы помыть руки у колонки.
Она попыталась поблагодарить его за все, что он для них сделал, но Иосиф не стал ее слушать и сказал, что, прежде чем идти, им с матерью нужно позавтракать и дождаться, пока рассветет. После этого, не проронив больше ни слова, он ушел на работу.
— Смотри не забудь, Томас, скажи Илии, что первого мая мы все едем на пикник… Не хочу, чтоб мы ехали на разных телегах…
Анна сидела за столом и укладывала несуществующие бутерброды в невидимую корзину.
— Tea, доченька, будь аккуратнее. Мы еще из дому не вышли, а ты сейчас вымажешь свое чудесное новое платье.
Снова Теа!.. У Алисы заныло сердце. Она когда-нибудь вспомнит про Алису? Неужели мать не знает, что в их семье было две девочки? Но к чему спрашивать? Последние месяцы доказали, что мать с ее измученным рассудком напрочь забыла, что у нее есть еще одна дочь, старшая.
Решив не думать о грустном, она бросилась к матери, чтобы помочь ей выйти из-за стола, и в этот момент в дверь громко постучали.
Марлоу Банкрофт лежал в горячей мыльной воде, положив голову на край белоснежной фарфоровой ванны. Затем он поднял ноги и, свесив их с закругленных бортов, услышал, как вода закапала на деревянные половицы.
Черт возьми, он был уверен! Он не сомневался ни секунды, что у него была самая сильная карта. Только поэтому он увеличил ставку до пяти тысяч.
Не открывая глаз, Марлоу произнес вслух:
— Боже всемогущий! Пять тысяч… Пять тысяч фунтов! Зачем я это сделал?
«Ты уверен… уверен, что хочешь занять такую большую сумму?»
Где-то в глубине сознания, еще не прояснившегося от бренди, всплыли слова Каина Линделла.