Читать онлайн "Рыжеволосая девушка" - Де Фрис Тейн - RuLit

— Das ist sie also, — сказал эсэсовец. — Das Mädchen mit dem roten Haar[158].

— Jawohl, Herr Sturmbannführer, — подтвердил мой офицер с такой готовностью и так раболепно, что мне стало ясно: человек с желтым лицом и испытующим взглядом — один из крупных главарей фашистской банды. — Es ist die Hanna S.[159]

— Sieht aber ganz harmlos aus, — сказал штурмбаннфюрер (я не имела никакого представления, что означает этот титул). — Unglaublich[160].

Он сунул руку в нагрудный карман и вынул монокль. Затем вставил его в правую глазную впадину; на его худощавой холеной руке был массивный перстень с эмблемой мертвой головы на светлом опале. Эсэсовец некоторое время внимательно разглядывал меня, как будто монокль помогал ему выявить мои внутренние свойства. Затем еще раз повторил: — Unglaublich.

Офицер жестом пригласил эсэсовца пройти к бюро — ни один лакей не мог бы сделать этого лучше — и сказал:

— Wenn Herr Sturmbannführer belieben sich setzen zu wollen?[161]

Штурмбаннфюрер отказался, махнув рукой. Он скривил рот, над которым росло слабое подобие усов, так что получилось нечто вроде улыбки, и сказал, глядя на меня:

— Danke. Ich stehe gut. Den Damen gegenüber soll man sich galant benehmen. Nicht wahr, Fräulein S.? Besonders wenn sie so grosse Tiere sind…[162]

Я заметила, что он подбоченился и действительно держит в руке плетку для верховой езды, хотя приехал, конечно, на автомашине. Наклонившись ко мне, он проговорил:

— Ich irre mich doch nicht? Sie haben, sozusagen, die ganze illegale kommunistische Partei in der Tasche?[163]

Я ничего не сказала. Он беззвучно рассмеялся.

— Ach ja… Ich vergass. Sie sind die grosse Schweigerin. Die bloss eihmal den Mund geöffnet hat. Als man Ihnen sagte, Sie seien den Tigerweibern von Stalingrad ähnlich…[164]

Он опять взмахнул рукой.

— Alles Wurst, alles Romantismus… Wir sind nüchterne Leute. Wie stehen zwischen Leben und Tod, Fräulein S… Wir wäre es, wenn Sie die Tasche umkehrten und mir auf der Stelle, ganz einfach, die Namen Ihrer kommunistischen Kameraden aufzählten, samt den Stellen, wo man sie finden kann?[165]

Я ничего не ответила.

— …Damit man Ihnen den Weg zum Leben offen hält?..[166] — допытывался эсэсовец. Голос его по-прежнему оставался казенно-безразличным. Как будто он констатировал какие-то непреложные, сухие, избитые истины. Голос этот внушал мне гораздо больше страха, чем побои, угрозы и глупые вопросы офицера.

Я не отвечала. Штурмбаннфюрер протянул худую белую руку с кольцом в сторону офицера и сухо сказал:

— Die Dokumente[167].

Разведчик поспешил передать ему папку. Штурмбаннфюрер сделал два шага назад и перелистал папку.

— Eine gehörige Liste, — начал он. — Sabotage. Mord und Mordversuche. Grossverbrechen gegen das deutsche Reich, Feindeshilfe… — Он засмеялся и взглянул на меня. — Fast grossartig, wenn es nicht so ganz durchtrieben und kriminell wäre… Sagen Sie, wie kamen Sie eigentlich dazu, eine bolschewistische Agentin zu werden? Sie waren doch früher Studentin. Anständig. Selbst sozial-demokratisch!..[168]

Он глядел на меня сквозь монокль. Я смотрела в его желтое, худое лицо. И медленно, подчеркивая каждое слово, сказала:

— Я защищала свою родину. Против немецкого фашизма. Точнее — против политического бандитизма.

Эсэсовец быстрым движением глазных мышц сбросил монокль и заявил:

— Ein Mirakel. Das Fräuleih S. hat aufs neue gesprochen. Und st wunderschön. Wie wenn es gedruckt stände[169].

Я продолжала, как будто я в самом деле хотела объяснить ему, что мною двигало:

— Политический бандитизм терпит поражение. Всюду и всегда. Виселица для гитлеровской Германии стоит наготове. Я счастлива, что кое-что сделала, чтобы ускорить свершение этого приговора.

Штурмбаннфюрер снова вставил монокль в глазную впадину и несколько мгновений опять рассматривал меня, хотя стоял очень близко ко мне и гораздо лучше мог бы видеть меня невооруженным глазом.

— Sagen Sie mir etwas, was ich nicht weiss, — предложил он мне. — Damit wir zu vernünftigen Sachen kommen. Wo sitzt der illegale kommunistische Parteivorstand?[170]

Я не отвечала. Он спросил:

— Mit wem haben Sie zusammengearbeitet? Sagen Sie mir die Namen. Lass uns einen Kuhhandel machen. Ganz grob und ohne Umstände. Sie erzählen mir etwas, und ich lohne es Ihnen. Sie sind jung. Sie wollen leben. Also. Rücken wir heraus mit den Informationen[171].

Я улыбнулась. И заметила, что под его сухой желтой кожей вспыхнули два неярких красных пятна.

— Я не отрицаю, что я Ханна С., — сказала я наконец. — Не буду также отрицать того, что вы ставите мне в вину, поскольку я это делала. Я горжусь этим. Но что касается не меня одной, то никакая сила вам тут не поможет. Я и мои товарищи помогали ускорить падение нацизма. Этого достаточно.

— Sagen Sie, wo die zwei Mädel zu finden sind, die mit Ihnen geschossen haben?[172] — спросил эсэсовец.

— Германия находится накануне крушения, — ответила я. — Возможно, красные войска уже окружили Берлин… Теперь война долго не продолжится. Может, завтра все будет кончено.

Я заметила, что красные пятна на его лице все увеличивались. Несколько раз он стегнул хлыстом по светло-коричневому сапогу.

— Uebe Vernunft, — раздельно произнес он. — Schwindeln Sie sich selbst keinen Heroismus vor. Sagen Sie ganz ruhig und unsentimental, was wir wissen wollen. Wir haben Haftbefehle, aber auch Entlassungsscheine[173].

— Возможно, гитлеровская Германия продержится еще несколько дней, — возразила я и взглянула на яркие пятна на лице главаря эсэсовцев. — Конец ее и суд над ней неминуемы. Честные люди всего мира не успокоятся, пока последний нацист не понесет справедливого наказания.

— Meinen Sie? — спросил он и поглядел на свои блестящие золотые наручные часы. — Es ist jetzt zwo Uhr vierundvierzig. Mein Angebot bleibt von Kraft bis drei. Aussage, Protokoll und Unterschrift noch heute Nachmittag. Und wenn Sie wollen — Ihre Freiheit[174].

Я пожала плечами.

— Не к чему больше говорить, — сказала я, — по крайней мере о том, что делали я и мои товарищи. Хочу лишь сказать кое-что о Германии. К вашей стране у меня нет ненависти. Разумеется, вам не понять этого.

— Dreizehn Minuten[175],— сказал эсэсовец, скосив глаза на маленький блестящий циферблат наручных часов.

— Вы торопитесь, — заметила я. — Это понятно. История подгоняет вас. Не только нацистов, но и весь немецкий народ. Он узнает теперь, что значит перегрызть глотку невинным людям. Он стал жертвой собственных злодеяний. Но появится новая Германия. Вы в ней жить не будете. Это будет Германия, которая покончит с тиранами в военной и всякой другой форме. Потому что до тех пор, пока по земле будет ходить хоть один немец в таком позорном одеянии, Германия не может быть счастливой, да и весь мир также.

Монокль вывалился, зазвенел, ударившись о железный крест, упал к ногам штурмбаннфюрера войск СС. И разбился на мелкие кусочки. С чувством невероятного удовлетворения, даже волнения, я увидела, что одержала победу над негодяем. Его чванное спокойствие, сдержанность, его пустая надменность были симуляцией; они разлетелись в прах, как и его монокль. Красные пятна на его лице пылали, его просто трясло.

— Du unterstehst dich, die SS-Uniform zu beleidigen! — воскликнул эсэсовец. Голос у него сделался резким и пронзительным, как у сварливой бабы. — Was das rote Gesindel sich nicht erlaubt! Wir kennen dich doch, du Aas! Brauchst dich nicht mehr zu zieren! Bist ja nichts anderes gewesen als eine…[176]

Слово, сказанное им в конце, ударило меня как хлыстом. Я была потрясена.

Хюго, подумала я. Эсэсовец сказал это не только обо мне, но и о Хюго. Эсэсовцы бесчестят Хюго в могиле, так же как они глумились над ним, когда Хюго лежал на смертном ложе; они выдали его за другого, повесив на запястье записку «английский летчик». Подлинно человеческое и благородное чувство, присущее человеческой природе, нацисты свели к порочным инстинктам, любая истина в их интерпретации становится ложью.

Я поднялась на цыпочки перед штурмбаннфюрером войск СС и плюнула ему в лицо.

И почувствовала, что страха больше нет.

Сон

Аугуста и офицер били меня по очереди. Они бросали меня от одного к другому. Когда уставал один, принимался другой. Я вся сжалась, ушла в себя. И думала: я победила. Слышала, как удары свистели и ранили мне кожу. Вдруг что-то разорвалось, сломалось, и полилась горячая кровь. Лицо я защитила рукой; мою руку отбросили, и на секунду я увидела фигуру начальника эсэсовцев, точно зеленый призрак; носовым платком он все еще вытирал себе лицо. Затем последовал еще один удар. Я лежала на полу, и мне казалось, будто целый отряд солдат прошел по мне, топча меня сапогами. Я глубже спряталась в скорлупу своего тела. Боль преследовала меня и там, внутри. Однако она как бы только колола меня кончиком своих стрел. Где-то в глубине моей души было неприступное убежище. Я улыбнулась и потеряла сознание.