— Фашистская муштра в наиболее ярком проявлении! — медленно проговорила моя учительница. — И ты посмотри, как они стараются пробудить варвара в каждом из этих парнишек… Какое надругательство над их душами!
Она как будто констатировала этот факт для себя самой. Она отошла от окна, я тоже вернулась к своему стулу. Я взглянула на нее. Больше я уже не колебалась.
— Не могли бы вы связать меня с вашим мужем? — решительно спросила я.
Учительница снова внимательно поглядела на меня, в общем совсем не так удивленно, как я ожидала.
— Ты, значит, за этим и приехала сюда? — спросила она после нескольких секунд напряженного молчания. Обнадеженная, я кивнула головой:
— Да. Я бросила учебу. У меня сейчас другое дело. Но очень маленькое. Этого недостаточно… Пока подобные вещи (я сделала головой движение в сторону сада и доносившихся оттуда безобразных выкриков) происходят в нашей стране…
— А ты представляешь, чем занимается мой муж? — спросила наконец учительница.
— Нет, — ответила я. — Но я надеюсь, что смогу при его содействии установить контакт… с теми, кого я ищу.
Она улыбнулась:
— Неподходящее это дело для девушки, Ханна.
Я промолчала. Она поднялась со стула, подошла ко мне и положила руку мне на плечо.
— Я тебе доверяю… В ближайшие дни я увижу мужа и поговорю с ним. Сама я ничего не могу обещать тебе. Но вижу, что ты твердо решилась. Я люблю молодых людей, у которых есть мужество…
— Даже если это девушки? — спросила я.
— Тем более, пожалуй, — сказала она.
Мы, как сестры, улыбались друг другу, внезапно почувствовав взаимное доверие; мы стали ближе друг к другу, как будто и разница в возрасте и прочие преграды, разделявшие нас, исчезли.
Дней десять спустя я встретилась с мужем учительницы. Она сама привела меня к нему однажды вечером. Встреча произошла в стареньком доме у одного из крепостных валов. Попасть туда можно было лишь через дворик. В центре дворика росла липа, раскинувшая свои ветви над громоздким, давно пришедшим в негодность каменным колодцем. В доме было много коридоров, лестничек и комнатушек; вероятно, в доме были и другие выходы, помимо выхода к крепостному валу. В воздухе носились запахи эфира, дезинфекционных средств и лекарств; мне и без объяснений было ясно, что доктор продолжает здесь свою врачебную деятельность. Его жена оставила меня подождать в маленькой комнатке, обитой потертой коричневой кожей. Здесь было удивительно тихо. Я чувствовала, как вокруг меня все туже стягиваются нити таинственной жизни, неведомых мне фактов, связанных друг с другом. И это в моем родном городе!
Через несколько минут моя учительница вернулась вместе с мужем. Она представила его мне, но не как своего мужа, а просто по имени — доктор Мартин. На нем была обычная одежда врача; от белого халата пахло формалином. Гладко зачесанные назад волосы, усмешка в серо-зеленых глазах, широкий рот. В руке доктор держал погасшую трубку. На ногах были желтые тапочки. Он испытующе оглядел меня и спросил:
— Вы хотели со мной посоветоваться?
Его живые глаза искрились. Я кивнула. Мне всегда трудно знакомиться с новыми людьми. А от этого знакомства зависит многое, очень даже многое. Моя учительница попрощалась с нами и собралась уходить. Она спросила меня, навещу ли я ее как-нибудь еще раз. Я обещала, хотя толком не поняла, о чем она говорит, так были напряжены мои нервы в ожидании предстоящего разговора. Она поцеловалась с доктором Мартином; он проводил ее до дверей и вернулся ко мне. Затем начал набивать свою трубку табаком, который, по всей вероятности, был насыпан прямо в карман. Он, видимо, хотел дать мне время собраться с мыслями. Наконец он зажег трубку — дымящаяся трубка придает мужчинам какой-то располагающий вид, вызывает доверие и успокаивает — и обратился ко мне:
— Вы мне, конечно, разрешите курить? Я только что сделал операцию. Пуля в легком. Не очень это приятно, барышня. И для доктора, а тем более для пациента.
Я понимала, что он не случайно заговорил об операции. Я не ответила и глядела, как он все плотнее уминает горящий табак в чашечке трубки.
— А вы?.. Насколько я понимаю, вы тоже жаждете подвергнуть себя опасностям?
Я мужественно выдержала его испытующий взгляд.
— Для меня не имеет значения, доктор, будут ли опасности, — ответила я. — Я знаю, что они существуют. Вопрос в том, смогу ли я приносить пользу. До сих пор мне не удавалось найти людей, с которыми я хотела бы работать.
— И вы полагаете, что я таких людей знаю? — спросил он.
— Да, — сказала я. — Вы пользуетесь репутацией настоящего патриота.
— Гм… — пробормотал доктор. — Благодарю за комплимент… Сказать по правде, у вас репутация тоже неплохая… Нечего краснеть. Как вы думаете, принял бы я вас здесь, если бы ничего не знал о вас?
Помолчав немного, он продолжал:
— Вы, очевидно, хотите работать рассыльным?
— Если это нужно… — ответила я, пытаясь преодолеть смущение. Он коротко рассмеялся.
— Все нужно, — сказал он. — Но я вижу, ваши желания как будто идут в другом направлении… Нам все нужно, — повторил он.
Я подняла глаза:
— Могу я спросить, кого вы имеете в виду, когда говорите «нам»?
Прямого ответа на мой вопрос не последовало. Вместо этого доктор направился к креслу и поудобнее уселся, перекинув одну ногу через подлокотник. Затем, качая ногой и глядя на желтую тапочку, заговорил:
— Видите ли, госпожа С… Я знаю кое-что о вашей работе. И ничего не знаю о ваших убеждениях… То есть какие мотивы побудили вас прийти к нам, в Сопротивление? Разумеется, в первую очередь потому, что дело идет о вашей родине; это бесспорная и естественная предпосылка для любого борца Сопротивления. Видите ли, наша страна испокон веку изобиловала сектами и религиозными братствами. Это наложило свой отпечаток и на движение Сопротивления. L.O.-L.K.P., M.I.L., OD., R.V.V.[6]— чуть не половина алфавита ушла на обозначение различных групп. Можно об этом сожалеть; но с этим следует считаться… Я кратко изложу вам то, чему научил меня опыт. В Сопротивлении имеется два сорта голландцев, которых я ценю превыше всего. Это кальвинисты и коммунисты. Они самые бдительные, самые храбрые и наиболее убежденные. Пожалуй, я могу даже объяснить вам, почему это так. При каждом действии, предпринимаемом ими против фашистов, они руководствуются своим мировоззрением, оно движет ими. Они точно знают, почему взялись за оружие и направили его против оккупантов. Я не хочу этим сказать, что в других группах люди менее достойные, менее смелые и менее пылкие патриоты. Однако ими движут не такие ясные мотивы. В их побуждениях больше личного и даже эгоистического. Я знаю это, так как я врач Сопротивления — всех борцов Сопротивления, заметьте. Я лечу их раны и могу поэтому заглянуть в их душу и узнать их характер… Гм!
Доктор помешал а своей трубке железной проволочкой.
— Я говорю с вами откровенно. Для меня раненый солдат Сопротивления — это раненый солдат. Мне совершенно безразлично, существуют ли в их сердце какие-либо социальные перегородки. Допускаю даже, что какой-нибудь мужчина или какая-нибудь женщина, вступающие в движение Сопротивления, также в первую очередь будут думать не о перегородках, а о человеке, который благодаря их общим убеждениям станет ему или ей ближе остальных… Позволю себе предположить, что в вашей семье нет ни верующих людей, ни коммунистов…
Неожиданный оборот, который примял наш разговор — или, вернее сказать, докторский монолог, — и удивил и обрадовал меня. Для меня стали ясными вещи, которых прежде я не понимала. Наконец, то и дело запинаясь, как обычно при подобных обстоятельствах, я неуверенно проговорила:
— Я очень рада, что вы все это мне рассказали. Об этой стороне движения Сопротивления я мало знала… Иначе и быть не могло, я понимаю… Я сама ненавижу всякие перегородки… Жизнь каждого человека проходит среди перегородок, но иногда приходится ломать их… если до этого дойдет. Я знаю, что так же обстоит дело и с отношением человека к родине. Для каждого она олицетворяет собой все самое дорогое на свете. Хотя для массы людей понятие родины остается отвлеченным… И все же у каждого из нас есть свое прошлое, свое настоящее и, кроме того, свое будущее… Каждый человек возлагает свои надежды на будущее… Наше будущее должно быть прекрасным, и всем, кто трудится, оно должно внушить уверенность, что можно жить в безопасности и счастье… Вот за что нужно бороться.