Лицо Томаса болезненно передернулось. Он опустил глаза. Кристина, потянувшись, коснулась его руки.
Томас мгновенно отдернул руку, будто Кристина его уколола.
– Я не мог этого понять, – продолжал он. – Свеча уже наполовину сгорела, когда я в раздражении стал рыться в корзине, выбирая себе свечу. Там лежала пуля. Как только я взял ее, этот олух поднялся и сказал: «Пойдемте». И за всю дорогу до Лондона не произнес ни слова.
– Ты уверен, что пулю положил доктор?
Кристина зачарованно смотрела на маленький кусочек металла. Он был реальным и осязаемым. Она сжала его. В душе затеплилась тихая радость…
– Я знаю, что это сделал он. Пулю положили для того, чтобы я ее нашел.
– Ты заставил его дать объяснения?
– Да. Но как я уже сказал, всю обратную дорогу он был нем как рыба. И ничего не объяснил.
Кристина откинулась на постели, поближе к свету, перекатывая в пальцах стальной шарик. Это была мушкетная пуля. Ошибки нет. У нее снова подпрыгнуло сердце. Потом она посмотрела на Томаса.
Только для того чтобы увидеть, как он быстро отвел взгляд от ее лица.
Его переполняло чувство вины. И не от взгляда на ее грудь, проступающую под ночной сорочкой, а по более веским причинам. Оно было в изгибе его рта, в морщинах у глаз. В боли во взгляде. Глубокая, изобличающая себя вина.
– Они не извлекают пули из мертвецов, – сказал Томас. Он снова смотрел в сторону. – Я уверен, что Таунсенд видел Адриана после того, как его объявили умершим. Таунсенд удалил пулю и спас ему жизнь.
– И ты знаешь, где он, – с надеждой добавила Кристина. Она считала, что в такой важный момент не стоит медлить и слишком беспокоиться о страданиях Томаса.
Он полоснул ее сердитым взглядом.
– Догадываюсь, – сказал он. – Я не уверен. – Он помолчал. – Но тебе не скажу. – И скорее с болью, чем со злостью, добавил: – Не могу.
– Я не понимаю, Томас. Если ты…
– Я не хочу искать его.
Томас сказал это достаточно ясно. Но Кристина отказывалась понимать, что это значит.
– Если ты думаешь, что он рассердится из-за того, что ты сказал Клейборну…
– Ты прекрасно знаешь, в чем дело. Я не вынесу, если все вернется к прежнему.
– Но, Томас… – Кристина снова потянулась к нему.
Он оттолкнул ее руку.
– Ты смотришь на него телячьими глазами. И он… прикасается к тебе… – У Томаса вырвался короткий стон, словно от физической боли, – …познает твое нагое тело всякий раз, когда появляется желание.
Кристина старалась не обращать внимания на его крайнюю бесцеремонность.
– Он мой муж, Томас…
– Плевать мне на это. – Больше не избегая ее прикосновений, Томас взял ее за плечи. – Неужели ты не понимаешь? Меня не волнует, что он твой муж. Меня не волнует, что он мой друг. И я не раскаиваюсь в том, что сделал с ним. – Томас наклонился к ней, обдав запахом перегара. – Меня убивает сознание, что я сделал бы это снова, – выдохнул он и с мягкой угрозой, которой Кристина прежде никогда не слышала от Томаса, продолжил: – Я жажду его жену, Кристина. Ты думаешь, он позволит мне быть рядом, быть другом вам обоим, если я мысленно раздеваю тебя и овладеваю тобой всякий раз, когда смотрю на тебя? Как ты думаешь, почему он отослал меня из Франции?
– Нет…
Пальцы Томаса впились в ее руки. Кристина изо всех сил изгибалась, сопротивляясь его хватке. Он прошептал ей в лицо:
– Я искренне верил, что он умер, и думал, что смогу загладить то зло, что причинил тебе и ему. Но узнал сегодня, что Адриан, вероятно, жив… Это сделало раскаяние более трудным…
– Томас… – попыталась оттолкнуть его Кристина. Она вдруг сообразила, что он имеет такую же силу, такое же сложение, как и Адриан. Для нее было загадкой, почему он не привлекает ее, а Адриан влечет. – Послушай, Томас, – сказала она, – ты пьян и не можешь мыслить здраво…
Без всякого предупреждения его губы коснулись ее рта. Встав на колени, Томас подался вперед и опрокинул ее. Кристина скользнула под одеяло.
– Томас… – Она отвернулась, скорее рассерженная, чем напуганная его поступком. – Ради Бога… Ты не имеешь права…
Не вступая в дискуссию о правах, он потянул за одеяло.
– Лучше помоги мне, Томас Лиллингз, – предупредила Кристина. Она старалась говорить тихо. – Нас застанут. Убирайся! – Она извивалась и толкала его, сначала сопротивляясь для видимости, потом изо всех сил.
Ее ночная сорочка поднялась. Кристина яростно шептала упреки и сопротивлялась…
– Томас…
Но он расстегивал брюки.
Когда Томас наклонился над ней, она, сжав колени, схватила его за подбородок и бросила ему в лицо, подушку.
– Позволь мне… любить тебя… Кристина, – задыхаясь, говорил он.
Он пытался раздвинуть ее ноги, схватить за руки, прижать их к постели…
Она ладонью ударила его в глаз, другой рукой схватила за волосы, толкалась, брыкалась. Мелькали сбитые простыни.
Томас вскрикнул от боли, потом тихо застонал, когда ее удары обрушились на него. Медленно он слез с кровати. Кристина швыряла в него подушки, потом запустила подвернувшейся под руку металлической грелкой.
Томас даже не пытался уклониться. Казалось, он оцепенел.
– Ох, Кристина, прости…
– Убирайся отсюда, – наконец обретя голос, закричала она. – Не желаю тебя больше видеть!
– Кристина… – Томас с мольбой протянул к ней руки. Она запустила в него книгой.
– Вон отсюда!
Он пятился по лестнице. Кристина помчалась следом, швыряя в него все, что подворачивалось под руку: цветочную вазу, маленький столик, на котором она стояла.
– Ты мерзкий, грязный… Убирайся из этого дома!
У входной двери Томас остановился. Его лицо горело от стыда и гнева. Волосы растрепались, рубашка распахнута, брюки расстегнуты. Он был воплощением смятения, поражения. Это был погибший человек. Без всякой надежды оправиться. Он хмуро посмотрел на Кристину, потом повернулся и выбежал.
Кристина, съежившись на последней ступеньке, уронила голову на колени. Почему она не могла доверять ему? Ведь он был ей другом…
Экономка и дворецкий нашли Кристину, тихо плачущую у подножия лестницы, босую, замерзшую. Всхлипывая, заглушая звуки горя сложенными руками, Кристина без конца повторяла:
– Он был моим другом.
Ролфман в ночной сорочке, накинув сдернутое с постели одеяло, спускался по лестнице своего лондонского дома.
– Черт побери, какой болван барабанит в дверь в такой час?! – бормотал он.
Ответ на этот вопрос ошеломил его. Перед ним, кутаясь от ночного ветра и моросящего дождя, стояла Кристина Хант.
– Сэм… – У нее сорвался голос.
Лицо ее было белым как полотно, глаза красные и опухшие. За последние годы Сэм во Франции довольно насмотрелся на убитых горем женщин, чтобы сразу заметить эти признаки. Сначала мелькнула мысль, что пришло окончательное подтверждение. Адриан мертв. И женщина, которая всю себя вложила в любовь к нему, в то, чтобы найти его живым, вот-вот потеряет присутствие духа.
– Почему бы вам не войти?
Она заколебалась, обернулась. На улице стояла ее карета. Промокшие и замерзшие кучер и лакей дрожали на своих местах.
Сэм пригласил их в кухню.
– Разбудите там кого-нибудь из слуг. Вам дадут что-нибудь выпить.
И Сэм повел вдову Адриана в дом.
Но Кристина не пошла дальше прихожей. И снова заговорила напряженным, неестественным голосом, которого он прежде никогда не слышал.
– Сэм… мне нужна ваша помощь. – Она огляделась, словно понятия не имела, где находится. – Отчаянно нужна, – добавила она.
– Сэмюел? – позвал сверху голос.
Оба подняли глаза. С лестничной площадки на них смотрел Дидье, новый «компаньон» Сэмюела.
– Все в порядке, – сказал ему Сэмюел. – Иди в постель. Это жена старого друга.
Дидье поступил, как велели, но Сэмюел заметил выражение, промелькнувшее на лице Кристины Хант: отвращение, намек на презрение. Ничего подобного никогда не появлялось на лице Адриана. Он никогда никого не осуждал. Только самого себя. Сэма внезапно охватило чувство утраты. В его душе поселился траур, чего он не позволял себе несколько недель, смирившись с потерей друга.