Моджахеды – народ довольно чистоплотный, они совершают омовение перед каждой молитвой, то есть пять раз в день, и перед тем, как приняться за еду. Намаз - дело святое. В назначенный час все дружно падают ниц, лицом к Мекке и бормочут слова из священного писания. Мечеть есть в каждом кишлаке – обычно это такая же жалкая глиняная лачуга, как и окружающие дома, только с деревянной терраской по окружности, на ней принято разуваться прежде чем войти внутрь. Никаких предметов культа там нет. Путникам, вроде нас, в мечетях дозволяется ночевать.
…На следующее утро Аманулла вызвался проводить нас до ближайшего перевала. Конечно, глупо было отказываться от его помощи, но мысль о том, что он снова станет расспрашивать о Финляндии, сильно огорчала меня. Когда мы тронулись в путь, я решил перехватить инициативу и сам обрушил на него лавину вопросов – о местной жизни, о войне с советскими, об этих горах… А когда он попытался тоже о чем-то спросить, я сделал вид, что подъем в гору забрал у меня все силы, мол, задыхаюсь, не до разговоров сейчас.
До сих пор я испытываю чувство стыда, вспоминая этого Амануллу. Словно украл что-то у него.
Много лет спустя Джульет любезно позволит мне познакомиться с письмами, которые Рори писал ей в дни нашего похода, и разрешит процитировать их. Он мало описывал само путешествие, зато без конца обращался с нежными словами к своей любимой. Из этих записей хорошо видно, что не опасности и не лишения долгого пути более всего тяготили его, а разлука с женой. Он думал о ней каждую минуту, каждый миг, все же другое имело мало значения для него или, быть может, не имело вовсе.
«Сейчас девять часов вечера, – писал он 1 декабря в том афганском кишлаке, где мы провели две первых ночи после пересечения границы. – Снаружи кричит мулла. Потрескивают дрова в печи. В дальнем углу темной комнаты о чем-то перешептываются моджахеды. Скорее бы закончился этот поход, скорее бы увидеть тебя. Все, что я хочу теперь, это постоянно быть рядом с тобой. Везде и навсегда».
Запись, сделанная двумя днями позже в Бахараке: «Прошлой ночью я видел удивительный сон. Будто я приехал в Кембридж учить русский язык и оказался там на вечеринке в компании из пяти или шести красивых женщин. У одной из них по всему телу была татуировка. Все они выглядели очень привлекательно и наперебой пытались меня соблазнить. Но я сопротивлялся им, как мог, и пробуждение воспринял, как избавление. Теперь гадаю, что же это было, моя дорогая? Ужасно люблю тебя. Мечтаю обнять тебя и больше никогда не выпускать из своих объятий. Обещаю, что это будет мой последний зимний поход в Афганистан. Ты бы и сама возненавидела этот холод».
В день нашей размолвки, случившейся в Бахараке по поводу отношения афганцев к русским, Рори не удержался от язвительного комментария: «Владимир почему-то считает, что моджахеды настроены дружелюбно и будут союзниками русских. Это поразительная наивность. Видимо, он думает, раз провел год или два в Кабуле, то уже все знает про Афганистан. Меня это очень раздражает, но я стараюсь держать себя в руках».
А дальше опять: «Как бы я хотел пригласить тебя на ужин, а после заниматься с тобой любовью. Я ужасно скучаю. Люблю тебя до оцепенения. Очень тяжело испытывать такую страсть и при этом находиться в разлуке. Иногда я ощущаю себя дирижаблем, который вот-вот взорвется. Извини за это невнятное бормотание, но я очень хочу, чтобы ты знала о силе моей любви. Ужасно ревную к твоим бывшим дружкам. Надеюсь, со временем это пройдет».
«6 декабря. Кишлак Спингав. Бедный старина Владимир сегодня к концу дня потерял сознание, поэтому мы раньше времени остановились на ночлег. Теперь он слегка пришел в себя и пытается уснуть. Дорогая, когда я писал тебе о своих странных снах, то это не для того, чтобы ты ревновала. Просто я таким образом хотел показать свою добродетельность и то, что я хорошо себя контролирую».
«8 декабря. Вышли в путь очень рано, даже не дождавшись чаю. Было невмоготу находиться в этом жутком доме в окружении ишаков и дураков. Горы становятся все ниже. Мы теперь продвигаемся по владениям Саида Амина, но, слава Аллаху, сам он далеко в долине, и, похоже, общаться с ним нам не придется. Я рассматриваю твои фотографии, сделанные в Пешаваре, в Американском клубе. У тебя такой властный и упрямый взгляд».