Еще мы привезли им подарки. Рори - молодчина. В Талукане, когда мы бесцельно слонялись по базару, он говорит: «Скоро Рождество. Надо этим пленным ребятам его скрасить. Давайте что-нибудь им купим». Давайте! Мы купили транзисторный радиоприемник, электрические фонари с запасом батареек, а еще я взял четыре одинаковых фарфоровых кружки с нарисованными тюльпанами. Рори настоял на том, чтобы все подарки были упакованы в красивую фольгу и перевязаны ленточками.
И вот настал час прощанья. Мы вручаем им эти подарки и в глазах у ребят видим слезы. У них никогда не было Рождества и много лет не было Нового года. Настает черед моих кружек с тюльпанами. Три я отдаю Сереже, Вите и Лене, четвертую оставляю себе:
- Вы эти кружки держите поближе. Когда вас освободят, я встречу вас в Москве со своей кружкой, и мы все вместе сдвинем их с чаем или с чем-нибудь покрепче. Договорились?
Теперь они, кажется, всерьез верят в то, что их действительно скоро освободят.
Наше путешествие подходило к концу, когда однажды Рори сказал:
- Сегодня, Владимир, тебе предстоит испытать некоторое разочарование. - Мы едем к Ахмату. Он тоже ваш. Бывший ваш. Но он ни за что не хочет возвращаться домой.
- Почему?
- Поговори с ним сам и все узнаешь.
На «уазике» – их здесь называют «джип-шурави» - мы едем в провинцию Кундуз, в тот ее район, который удерживают моджахеды. Эти моджахеды подчиняются не Масуду, а другому полевому командиру, но он, по словам ирландца, из умеренных, так что относительная безопасность нам гарантирована.
Километров через семьдесят - большой кишлак Навабад. Здесь живут в основном пуштуны, а не таджики, как в окрестностях Талукана или в Бадахшане, который мы пересекли с караваном. Вид у них более грозный, воинственный. У многих на головах черные чалмы. Нас под конвоем провожают в глиняный дом, это, судя по развешанным на стенах плакатам и листовкам, штаб местного отряда.
Ахмат прежде был Сашей. Украинцем Сашей из Ворошиловградской области. Но уже восемь лет он моджахед, с прошлым покончено навсегда. Он румяный, рыжеволосый и рыжебородый. Облачен в зеленый узбекский халат, под которым простенькая рубашка и застиранный шерстяной пуловер. На голове белая шапочка. Вид вполне мусульманский.
Саша самовольно покинул свою часть, не выдержав издевательств дембелей. «Нас били каждый день. Мы жаловались офицерам, но они только смеялись в ответ и на следующий день нас били еще сильнее». Осенью 83-го он и его дружок Валера ушли к «духам», сразу приняли ислам, а вскоре – как-то само собой вышло – стали воевать против своих. Валера вскоре был убит в бою, а Саша все еще сражается – теперь с войсками Наджибуллы.
- Посмотри, - сказал он мне, - на моем теле нет ни одной ссадины. За восемь лет никто не обидел меня здесь, никто не сказал плохого слова. А тогда, в армии, все мое тело было в синяках. Как я мог не уйти?
- Но ведь все это в далеком прошлом - армия, дембеля, обиды. Всего этого давно нет. Всех вас простили - неважно, кто и как оказался у «духов». Ты спокойно можешь вернуться домой.
- Вот и мать пишет, что я могу вернуться, и мне ничего за это не будет. Горбачев амнистию объявил. Только я не верю. Я нарушил присягу и заслуживаю смерти. Меня обязательно убьют, если я вернусь.
- Нет, поверь мне, нет! Многие уже вернулись и ничего, живут себе спокойно.
- Те, кто меня бил и унижал, тоже нарушали присягу, но им за это ничего не было, а меня убьют, я знаю. Я ни в чем не виноват, виновато советское правительство.
- Раз так, чего ты боишься? Возвращайся. Хочешь, я поговорю с твоим амиром?
- Не надо. Я не верю вам. Мне нельзя возвращаться.
Вот так мы и говорили, все кружили вокруг одного. «Я не виноват, - уверял Саша - Ахмат. - Но возвращаться боюсь». Потом, когда мы уже распрощались и сели в машину, Рори грустно сказал: «Я знаю, почему он боится. У него на руках слишком много вашей крови».
Может быть, он даже не мести боялся, не трибунала. А самого себя. Этот парень тоже сделал свой выбор.
А я к тому времени сделал очень горький вывод. Большинство из уцелевших и все еще живущих в Афганистане наших солдат - это не захваченные в ходе боевых действий пленные, а добровольно перешедшие на сторону противника перебежчики. И переходили они к врагу не потому, что осознали преступный характер войны, а потому, что не в силах были терпеть порядки, царившие в «ограниченном контингенте». Сослуживцы-интернационалисты били и унижали их так, что в какой-то момент каждый подумал: хуже, чем в родной армии, быть нигде не может. И уходили куда глаза глядят.