Наконец, прояснилось, зачем они меня тормознули. Откуда-то на одеяле притащили раненого. Да какого раненого – у этого парня кишки по земле волочились, явно он был не жилец. Но узбеки жестами велели грузить беднягу в автомобиль и везти в госпиталь. Ну, за что мне такое наказание… А куда деваться? Попробуй откажись! Все вместе, под шквальным огнем, мы дотащили раненого до машины, запихнули его в багажник, я вскочил за руль, эх, была не была. Я помнил, что госпиталь Красного Креста был всего в нескольких кварталах отсюда, по дороге к «Интеру». Никогда в жизни я не ездил так быстро. Через три минуты уже был на месте. В госпитале без проволочек у меня забрали бойца. Теперь – обратно, тем же путем, ну, давай, «семерочка»! Что есть силы я вжал в пол педаль газа. По-моему, скорость была под двести километров в час. Посольская охрана еще издали увидела знакомую машину и заранее отворила двойные ворота с тамбуром. На полном ходу я влетел внутрь. Пронесло! Дома!
Комендант, принимавший у меня автомобиль, долго качал головой, глядя на густую кровь, которая плескалась в багажнике. То ли узбека жалел, то ли машину…
В ходе бойни была повреждена электростанция, в городе погас свет. И вот тут я смог вернуть долг ребятам из Би-Би-Си. Год назад они выручили нас, подобрав на иорданской границе и доставив в Багдад. Теперь сама британская команда во главе с Джоном Симпсоном терпела бедствие: без электричества они не могли перегонять свои видеоматериалы из Кабула в Лондон. Позвонил Рори: «Владимир, может быть, у вас в посольстве есть бензиновый генератор?» Есть! Я объяснил коменданту суть дела, пообещал магарыч и вечером опять мчался знакомой дорогой в «Интерконтиненталь», а в багажнике у меня был генератор. Джон, увидев такой подарок, растрогался чуть не до слез, полез за бумажником:
- Сколько мы тебе должны?
- Перестань, Джон. Считай, что теперь мы квиты.
Джульет тоже не сидела в эти дни без дела. С помощью знакомых полевых командиров она проникла в брошенное здание афганской госбезопасности. Джульет надеялась отыскать там документы, проливающие свет на гибель ее первого мужа. Она подозревала, что Доминика «заказал» ХАД и теперь хотела добраться до архивов. Но ее поиски оказались тщетными.
В начале мая бои стали стихать. Казалось, вот-вот наступит долгожданный мир. Я засобирался в Москву.
Накануне отъезда приехал в т.н. «третий микрорайон» и нашел панельный дом, где на первом этаже в скромной квартире жил мой друг Мухтар. Брат той гератской девочки, которая погибла в бою одиннадцать лет назад. За эти годы Мухтар стал генералом, последнее время он служил начальником политотдела кабульского гарнизона. У него было девять детей, и все они ютились в этой убогой квартирке, где почти не имелось мебели и пахло нищетой. Это все, что дала ему революция?
Жив ли он теперь? Последний раз я был в этом доме два года назад. С тревогой в душе постучал в дверь. Мухтар сразу вышел мне навстречу. Одетый в национальный пуштунский костюм – шаровары, длинная рубаха, жилетка, – абсолютно седой. Мы обнялись. Дети окружили меня, словно близкого родственника: Мухтар много раз рассказывал им о нашей дружбе, о Москве, о том, как был моим гостем. Хорошо, что я принес с собой конфеты, печенье, консервы, все, что смог раздобыть в посольстве.
- Мухтар, почему ты не уехал? Это опасно?
Он сидел напротив меня, его карие глаза были серьезны.
- Я никогда не уеду. Я солдат и не стану ни от кого бегать.
- Но ведь уже ничего нет - ни армии, ни партии, в которой ты состоял, ни государства, которому ты служил. Ничего. Все переменилось, Мухтар.
- Нет, не все. А идея, которой мы служили - она ведь никуда не исчезла?
Я даже растерялся. Идея, которой мы служили… Свобода, равенство, братство… Социальная справедливость… Общество равных возможностей… Кто сказал, что это плохо? Кто сказал, что это надо забыть навсегда? Просто время еще не пришло.
- Мухтар, - виновато сказал я. - Идея не исчезла. Просто время еще не пришло.
- Может быть. Но я хочу, чтобы ты знал. Если они ворвутся и потребуют, чтобы я отрекся, я не отрекусь.
Его глаза стали влажными. Ему было очень важно сказать это.
А мне показалось: это прозвучало, как укор.