Почему? Если этих спецназовцев вел страх, то отчего он не прошел спустя десять минут, когда, застрелив десяток соотечественников, они уже положили на асфальт всю толпу и дальше просто куражились, не давая никому поднять головы?
А если это был приказ, то кто мог отдать его? И почему эти парни в форме элитного спецназа с таким садистским удовольствием его выполняли? Им кричали с улицы: «Мы журналисты, не стреляйте!» - «Журналисты? - переспрашивали они. - Тогда получайте, суки!» И нажимали на курки, меняя автоматные рожки, не жалея патронов. «Дайте вынести раненых»,- умоляли их с улицы. - «Х… вам», - отвечали солдаты и прицельно добивали и этих самых раненых, и тех, кто пытался их спасти. «Пощадите! - слезно просили их. - Остановитесь хоть на минуту, и мы все уйдем». Нет. Тщетно. Они словно бы задались целью настрелять как можно больше людей.
Я смотрел материалы уголовного дела – там таких эпизодов десятки.
Не могу понять.
Генерал Макашов покинул Останкино, едва прозвучали первые очереди. «Поехал организовывать оборону Белого дома», - стыдливо объяснит он свое бегство прокуратуре. И все его войско, состоявшее из двух десятков необученных военному делу граждан, разбежалось почти сразу. Никто не штурмовал телецентр. Перед зданием остались журналисты, старики с флагами и зеваки – зевак было больше всего. Эти люди не представляли ни малейшей угрозы телецентру, милиции и президенту Ельцину. И именно их расстреливали несколько часов подряд.
Непостижимо.
46 убитых. Более 120 раненых. Последняя жертва пала уже под утро - это был уборщик улицы, который по обыкновению спозаранку выехал на своем тракторе сгребать мусор и был застрелен милицией напротив телецентра.
Можно ли понять это?
За исключением того рядового, который погиб от таинственного взрыва на втором этаже, других потерь защитники телецентра не понесли.
Что касается Рори Пека, то его сразили одним из первых. Трудно было промазать по высокому человеку, который открыто стоял на улице всего в тридцати метрах от стрелявших.
Пуля, попав чуть ниже горла, прошила его навылет. Мой знакомый фотокор по имени Алексей Бойцов, который был рядом и сумел уцелеть, упав за бетонное ограждение цветочной клумбы, рассказывал, что Рори успел несколько раз позвать на помощь. По-русски своим высоким гортанным голосом крикнул: «Помочь! Помочь!» И затих. Эвакуировать его смогли только спустя три часа - тогда стрельба на какое-то время прекратилась, и нашлись смельчаки, которые вынесли к машине тело ирландца. В больнице № 81, куда его привезли, врачи сразу констатировали смерть.
Встретиться с убийцами моего друга я не смог. Офицеров спецназа после этой истории щедро наградили орденами и тут же отправили воевать в Чечню. Говорят, оттуда почти никто не вернулся. Солдат быстро демобилизовали, они разъехались кто куда, в основном в глухие сибирские городки, откуда были призваны на военную службу. Следователи прокуратуры в попытках докопаться до сути пытались разыскать этих солдат, но вот что выяснилось: очень скоро многие из них за разные преступления были осуждены и отбывали наказание в колониях и тюрьмах.
Все эти годы октябрьские события в России вспоминали неохотно. Следствие завершилось, однако суда не было, обе стороны согласились с президентской амнистией. По телевидению редко показывали кадры пылающего парламента, лично у меня нет никаких сил видеть эти кадры. Расстрел в Останкино не показывали вообще.
Наверное, так и задумывалось.
А Рори Пек мог им помешать.
Когда я сел писать эту книжку, то очень скоро понял, что должен своими глазами увидеть дом, в котором вырос Рори, пейзаж, который он видел каждый день, его друзей и его маму, которая больше всего на свете боялась русских. Я и не подозревал, что самым тяжелым будет разговор с Кэрол, его мамой. Потому что я был обязан знать ответы на простые вопросы: почему я жив, а Рори - мой друг и ее сын - погиб? Чем может быть оправдана его смерть? Какой высокой целью, каким сокровенным смыслом? Я обязан был знать ответы на эти вопросы, даже если мне их не зададут.
А я не знал. Я и теперь не уверен, что знаю.
Почему он погиб? Да потому что всегда лез впереди всех, потому что все время хотел быть первым, а не вторым или, не дай Бог, опоздавшим, потому что ему вечно надо было больше, чем другим. Потому что он рыжий.
Он всегда казался чуть сильнее, чуть выше, чуть напористей, чуть стремительней, чуть агрессивнее, чуть добрее, чуть справедливее, чуть ранимее, чуть грубее и чуть нежнее, чем я. Чуть-чуть…