И тут раздались первые редкие выстрелы. И как обычно, было совершенно непонятно, откуда ведется огонь.
Не помню, кто скомандовал отходить. Пошли не по той тропе, которая привела нас сюда, а по руслу реки. Эта река, как нам казалось, выведет к шоссе. А прежний путь был уже явно перерезан.
Стрельба усиливалась. Все попытки заставить царандоевцев идти по верху, по обе стороны от русла ручья, ни к чему не привели: от страха эти вчерашние крестьяне потеряли способность подчиняться и, словно малые дети, жались к своему командиру – рослому майору с глубоким шрамом на лице. Поверху шли партактивисты и хадовцы.
Пройдя метров четыреста, мы увидели нашего муллу. Он сидел на рыхлом склоне, по-прежнему укутанный до самых глаз в свои страшноватые одежды. «Копать здесь», – велел, пошептавшись с ним, царандоевский майор. Два взмаха лопатой и из-под земли показалась черная куртка. Нашли? Но у Гены не было черной куртки.
И тут началось. По-настоящему. Будто кто-то там, наверху, дал команду всех нас положить в этой яме. Из-за дувалов на правом берегу загрохотали автоматы, послышались гулкие хлопки винтовочных выстрелов. Наших активистов сверху как ветром сдуло.
Вскоре стало ясно, что тело человека, на которое мы наткнулись, было изрублено самым чудовищным образом. Принесли целлофан, в него стали укладывать останки. Смрад стоял невообразимый. «Быстрей, быстрей», – поторапливал полковник, с трудом сдерживая тошноту.
Царандоевский майор пытался организовать оборону. Где там… Солдаты мешками сползали с откоса вниз, вжимались в землю, их глаза выражали животный, нечеловеческий ужас.
– Наверх, кретины! – кричал, размахивая пистолетом, майор. – Нас же всех перестреляют сейчас. Наверх!
От солдат всего-то и требовалось – ползком выдвинуться к естественному брустверу наверху и спокойненько контролировать ситуацию – чтобы никто не добрался до нашей ложбины и не забросал ее гранатами. Нет, они были парализованы. Никогда прежде я не видел таких напуганных людей. Зато партийцы и хадовцы вели себя организованно и спокойно: они заняли оборону выше по течению и хладнокровно отстреливались.
Я пытался делать фотографии, но скоро оставил эту затею. На откосе лежат с зажмуренными от страха глазами, постреливая в небо (хорошо, что не в нас), афганские солдаты. Внизу копошатся с трупом хадовцы. Яркое летнее солнце. Свист пуль над головой. Чего тут снимать?
Неосторожно оперся левой рукой о землю, и в ладонь впилось несколько колючек. Теперь все мое внимание было занято ими. Я подумал о том, что если колючки не вытащить, то ладонь начнет гнить. Забыв обо всем, я вытаскивал свои колючки. Потом спохватился, как бы увидел себя со стороны: что за бред, чем ты занят, ведь мы попали в самую настоящую западню и мало шансов выбраться из нее живым, а ты – колючки…
Майор со шрамом на лице опять занялся своими солдатами: пинками и руганью пытался загнать их на бруствер, а потом направил на солдат свой «ТТ»: «Убью, твари»!
Пальба становилась все ожесточеннее. Наконец, останки были погружены в целлофановый мешок. Обливаясь потом и с трудом сдерживая тошноту, я взвалил его на плечи. Мы стали уходить вниз по ручью. Теперь огонь по нам велся уже с трех сторон: слева, справа и сзади.
Как-то само собой получилось, что хадовцы и партактивисты организовали группу прикрытия: они чуть отстали, выдвинулись выше и палили веером без остановки. И очень кстати нас поддержала броня. Танк и бэтээры, оставленные в кишлаке, успели к этому сроку выбраться из лабиринта узких улочек и заняли огневую позицию недалеко от шоссе. Поняв по звукам выстрелов, что с нами неладно, танкисты стали стрелять из пушки в сторону реки. Конечно, они вполне могли накрыть своим огнем и нас. Один снаряд разорвался совсем недалеко от русла ручья, по которому мы двигались. Но, к счастью, все обошлось. Около семи вечера мы без потерь вышли на шоссе совсем недалеко от отеля «Герат».
К этому остается добавить, что мы так и не нашли Гену. Вернувшись в Кабул, мы, его друзья, еще долго обивали пороги военных штабов, представительств разведки и контрразведки. Нас принимали маршал Соколов и генерал армии Ахромеев. Они слушали, вызывали своих помощников, отдавали какие-то распоряжения, но в итоге их приказы, переходя сверху вниз и достигнув конкретных исполнителей, теряли всякую силу. Или выяснялось, что такие приказы выполнить просто невозможно…
Да, наверное, я занимался не своим делом. Не мне, журналисту, надо было шастать по чужим кишлакам, искать выходы на «духов», разрабатывать планы операций. Не мое это дело. Но обнаружить, чье это дело нам так и не удалось.