Приезжая в Герат, я всегда не упускал случая, чтобы поинтересоваться судьбой и другого капитана 17-й пехотной дивизии, точнее, бывшего капитана. Его звали Исмаил, и он был в числе тех офицеров, что в марте 1979-го подняли мятеж против новой власти. Командиру зенитной батареи Исмаилу посчастливилось сбить один из самолетов, участвовавших в бомбардировке восставшей дивизии. Это сразу выделило его. После разгрома мятежа он ушел к партизанам и скоро стал самым заметным полевым командиром на западе Афганистана. Туран Исмаил – так его все звали. Туран – означает капитан. Став эмиром семи провинций, он к началу 1985 года превратился в одного из самых грозных противников государственной власти. По популярности он, пожалуй, занимал второе место среди всех исламских командиров после Ахмад Шаха Масуда. Я никогда не видел его, а все сведения черпал из разговоров с людьми или агентурных материалов ХАД, но даже этого было достаточно, чтобы составить впечатление о Туране Исмаиле, как об очень яркой и достойной личности.
Два капитана. Два убежденных борца за счастливое будущее Афганистана. Но отчего же так по-разному они видят это будущее и особенно – дорогу к нему?
Из дневника:
Ночная поездка в район кишлака Мирбачакот. Лязг гусениц. Пыль. Броня. Бегущий впереди колонны на привязи подросток Гулям Сахи со связанными сзади руками – он выполняет роль наводчика.
Встающее из-за гор солнце. Направленные в сторону кишлаков жерла тяжелых пушек, беспощадные, мертвые, изрыгающие смерть. Задранные хоботы минометов, сеющие смерть. Шакальи силуэты боевых вертолетов, рыскающие по небу и несущие смерть. Танки в пшеничных полях.
И – ясное, сразу жаркое утро. С пением петухов, блеянием овец, щебетом птиц, журчаньем воды в арыке..
Все деревни на огромном пространстве окружены броней. Редкие выстрелы.
Всех встреченных мужчин проводят мимо бэтээра, в котором спрятан другой наводчик из местных – он смотрит в бойницу и определяет, кто мирный, а кто душман.
Первый пленный. Наводчик опознал в нем врага. Афганец одет прилично. Оружия при нем нет, есть какие-то потертые справки. С ним разговаривают хадовцы – ласково, почти по товарищески.
Глаза задержанного – белесые, выцветшие, в них – любопытство, наивный какой-то свет. Он и трое хадовцев сидят на обочине, беседуют. При моем появлении все дружески мне кивают. «Вы кто?» – на фарси наивно спрашиваю я. «Друг, – радостно отвечает задержанный. – Я – друг». Это хорошо, что друг. Ясное солнечное утро, и рядом друзья. Что может быть прекраснее? А пушки в посевах – это дурной сон, нелепость, бред.
Сидевший слева от пленного полуобнял его и что-то доверительно говорит, нашептывает ему. Второй заходит сзади, неторопливо снимает с головы пленного чалму, разматывает ее, скручивает жгутом. Набрасывает ему на горло. Стягивает. Сильнее. Еще сильнее.
Хорошая дружеская компания. Все по-прежнему улыбаются, кроме пленного, который уже посинел, хрипит и выдавливает из себя только одно слово: «Салам». Его глаза вылезают из орбит. «Салам», – хрипит он, словно уже здоровается с Аллахом.
Щебечут птицы, и солнце празднично сияет с голубых небес полям, деревням и рощам.
Дневниковые записи той поры часто оставляют тягостное впечатление. Война оказалась вовсе не такой, какой она прежде представлялась по книгам и кинофильмам. Мое зрение никогда не выискивало в окружающей жизни только черные краски. Я старался видеть мир таким, какой он есть. Не моя вина была в том, что этот мир оказался столь нелепым.
Та запись была сделана недалеко от Баграма. Здешняя «зеленка» – обширная зона садов и виноградников – все годы войны оставалась очагом ожесточенных столкновений. Бои там не прекращались ни на один день.
Эта ограниченная горными хребтами долина была нашпигована нашими и афганскими войсками. Здесь располагались крупная авиабаза, мотострелковая дивизия, отдельный парашютно-десантный полк, множество других наших и афганских частей. Колоссальная сила. Казалось, тысячные массы солдат, скопления брони должны были стать гарантом мирной жизни, должны были устрашить, уничтожить «духов». Нет… Все девять лет человеческая мясорубка действовала здесь безостановочно. Партизанская война, вспыхнув сразу после ввода наших подразделений, не утихала до самого конца.
И так происходило не только вокруг Баграма. За редким исключением война ожесточеннее всего полыхала именно там, где находились наши солдаты. Чем больше солдат, тем больше стрельбы и крови. Так было и под Кундузом, и под Кандагаром, и под Гератом…