Учеба в аспирантуре была необременительной и сулила много приятных моментов. Полученный доступ к спецхрану помог расширить представления о мире. В те времена только избранные могли читать «Ньюсуик», «Тайм», «Ю.С. ньюс энд уорлд рипорт», «Интернэшнл геральд трибюн». Более того, в ЦК мне позволяли знакомиться с радиоперехватом передач «вражеских голосов» – «Свободы», Би-Би-Си, «Голоса Америки», «Немецкой волны». О, сколько интересного я узнал в те годы – и о нас самих, и о тех, кто нас ненавидел!
Чтобы читать американскую прессу, надо было совершить прогресс в английском – тоже полезно. Нам, аспирантам, сохранили зарплату, получаемую по прежнему месту работы, и даже выделили по отдельной комнате со всеми удобствами в гостинице при академии на проспекте Вернадского. Вот была жизнь!
Слегка омрачала существование необходимость посещать лекции по обязательным тогда дисциплинам, связанным с изучением идеологической догматики и т.н. «ленинского наследия». Но, честно сказать, я их и не посещал. Надо отдать должное нашим преподавателям – даже самым кондовым – на экзаменах они оказались незлопамятны и вполне щедры на высокие оценки.
В академии в основном учились партийные и советские работники среднего звена, которых готовили к более крупным должностям. Окончив аспирантуру, они отправлялись в свои регионы руководить городами и областями. Распределением занимался ЦК КПСС. Помню одного аспиранта, моего земляка из Сибири – он страстно хотел, чтобы его распределили в Узбекистан.
– Хочу быть секретарем обкома партии! – закатывал он глаза.
– Но почему именно там?
– Да потому, что в этих республиках не надо думать о хлебе насущном. Там утром открываешь тумбочку своего рабочего стола и уже видишь десять тысяч рублей. Как они туда попали, меня не касается. Наверное, национальный обычай такой. Год поработал – и на всю жизнь хватит.
Но мне до распределения еще было далеко. Отучившись несколько месяцев, я опять попал в Афганистан. В Кабуле проходила научная конференция стран «третьего мира», меня пригласили выступить с докладом. Что-то такое о принципах и методах ведения «психологической войны». Воспользовавшись оказией, я остался в Кабуле еще на пару недель, навестил старых знакомых и даже слетал в провинции. Ничего не изменилось в Афганистане за то время, что я там не был. Все так же шла война. Конвейер смерти работал безостановочно.
Повидался с нашим послом Фекрятом Ахмеджановичем Табеевым. Он уже пятый год тянул лямку в Кабуле, это было чересчур для страны, где полыхала война. До этого Табеев два десятилетия был первым секретарем Татарского обкома КПСС, причем «татарским ханом» он стал чуть ли не в двадцать восемь лет – случай для нашего времени неслыханный, ведь в наше время страной руководили люди, которым было далеко за шестьдесят. Значит, что-то было в Табееве такое, что выдвинуло его. Что? Когда я работал в Кабуле, мы встречались, бывало, подолгу беседовали – я старался разгадать эту загадку. То, что он был сильным человеком, это очевидно. Это было заметно по тому, как он разговаривал с маршалами и высокими партийными бонзами, постоянно навещавшими Афганистан, как вел совещания, как решал вопросы. Но, похоже, он еще был и неглупым человеком. Когда весной 81-го я пришел ему представляться, посол долго расспрашивал меня о нашей полярной экспедиции, об Арктике, о Северном полюсе. Чтобы начальник его уровня этим интересовался, такое встречалось чрезвычайно редко. А он даже книгу о полюсе попросил меня надписать и поставил ее в кабинете на самое видное место. Ага, сделал я вывод, значит Табеев из той половины человечества, которая аплодирует безумцам и романтикам.
Подобно многим другим руководителям его калибра, Фекрят Ахмеджанович мог хорошо «заложить за воротник», причем на его поведении это, как я замечал, абсолютно не сказывалось. Бывают такие богатыри: выпить пол литра водки для них – это то же самое, что для остальных пригубить из рюмочки.
Однажды после традиционной «читки» (это такие еженедельные утренние совещания в посольстве с участием журналистов) Табеев пригласил меня позавтракать с ним. Мы спустились из его кабинета в столовую, расположенную на первом этаже.
– По рюмке? – спросил он и, не дожидаясь ответа, сам налил мне и себе по полному фужеру «Посольской».
– Так ведь рано же еще, – попробовал я протестовать. – Еще и двенадцати нет.
– Поэтому я и говорю – только по рюмке.
Он залпом выпил свои сто пятьдесят и проследил, чтобы и в моем фужере не осталось ни капли. Закусили. Поговорили.
– Ну, что, еще по одной?