– Молодец, – похвалил его Одноухий. – Так, теперь о главном. Испытание будет скоро – возможно, даже сегодня ночью. Оторвышу что-то неймётся – мается он, что Василиса тебя с собой увела, понял-нет? Хорошо хоть, что гордый он очень, не попёрся за вами. Да я понимаю, что у вас ничего с трёхцветкой не было, но… Вот тебе мой совет – держись от неё подальше. Валерьянщица она, и когда-нибудь плохо кончит.
Рыжик чувствовал, как липкий страх сковывает нутро. «Оторвыш, валерьянщица… Что ещё за «валерьянщица»? Почему в этом мире всё так сложно?»
– Дурная она становится, – тут же пояснил Одноухий. – И себя сгубить может, и тех, кто рядом. Оторвышу-то всё равно – на то он и Оторвыш, а вот ты совсем ещё зелёный. Ты поживи для начал хотя бы годик-другой, Рыжик. И дрянью этой баловаться даже и не думай.
Одноухий говорил печально и искренне.
– Ну, ладно, – вздохнул он. – Отсиживайся где-нибудь здесь по близости, чтобы Оторвыша не злить, и жди сигнала, понял?
Он исчез. Рыжик вздохнул и почесал лапой за ухом. «Дела… А когда мы с Василисой умывали друг друга – это было или не было?» И тут же увидел Оторвыша. Тот медленно приближался к нему, угрюмо глядя куда-то перед собой. И без всякого гипноза Рыжик прирос задом к земле.
– Ну, здорово, недоразумение ты рыжее, – прогудело в мозгу.
Начало разговора было так себе, но Рыжик обрадовался уже тому, что здоровенный мэйкун вообще снизошёл до беседы с ним.
– Да ладно, расслабься. – Оторвыш вдруг зевнул, и у Рыжика немного отлегло внутри – слишком будничным выглядел этот зевок. – Я на тебя не злюсь… почти. Но чтобы здесь я тебя завтра уже не видел, ясно? Сегодня так и быть – кантуйся здесь. Испытание будет ночью. Не бойся – подставы не будет, я – как это у людей называется? – в законе – вот, и псом никогда не буду. Справишься – будет тебе от меня уважуха, но про Василису всё равно забудь, понял? А то придушу, как крысу… Эх, Василисушка, что ж ты шебутная-то такая у меня, а?
Позволив себе это лирическое отступление, Оторвыш начал удаляться. Рыжик выдохнул. «Час от часу не легче…»
Ещё с полчаса он провёл под деревом, пока не успокоился. От пережитого захотелось вздремнуть. «Ну, раз сегодня можно – так чего мудрить-то?» Он шмыгнул по прогнившим ступеням в дверь и тут же наткнулся на бабку, уже заворачивающую под лестницу.
– Ох ты, батюшки! – руками бабка не всплеснула, так как в них она держала миску. – Ты-то откуда здесь ещё взялся, рыженький? А красивый-то какой – слов прямо и нет даже! Надо бы молочка ещё принести – а то что ты одну картошку-то уминать будешь…
Была она старая, очень старая. И очень добрая – это котёнок понял сразу. С трудом, держась за перила, она преодолела путь наверх в несколько ступеней, скрылась за своей дверью и вскоре появилась снова, на этот раз с ополовиненной бутылкой молока, купленной на грошовую пенсию. Руки у неё дрожали, когда она подливала молока в миску с картошкой, сухонькая шея тряслась от напряжения. Рыжик потёрся ей об ногу мордочкой.
– Ах ты, чудо моё, рыжее да маленькое!
Бабка нагнулась и невесомо провела рукой по его спинке.
– Добрый ты… А это и есть самое главное – что у людей, что у животных. Ну ешь, ешь – пойду я.
Кое-как разогнувшись, он побрела обратно к себе в одинокую трущобу. Рыжик провожал её взглядом, ощущая вдруг подступивший к горлу комок. Потом он решил, что обязательно как-то её отблагодарит, и начал есть. Оставив половину Василисе, он улёгся на кучу тряпья и уснул. Без всяких сновидений, о которых потом можно было бы вспоминать.
… Разбудила его Василиса. Во рту она держала какой-то пузырёк, и с её приходом под лестницей стразу же запахло чем-то нестерпимо манящим и раздражающим одновременно, вызывающем сухость во рту и томление в крови. Выронив склянку, Василиса тут же принялась тереться спиной о подстилку, сладострастно при этом урча. Похоже, жилы её трепетали – она то вытягивалась в струнку, то сворачивалась в клубок, чтобы затем резко распрямиться, задрать хвост и начать зарываться мордой в кучу тряпья. Сначала Рыжик не понял, что с ней, и перепугался, робко попытался было приблизиться, но она не подпускала его к себе, шипела и выбрасывала навстречу когти.
– Дур-р-рачок, – мурлыкала она, выгибая спину, – мне хорош-ш-шо, мне очень хор-р-рошо… Понюхай-ка лучше то, что я принесла, я долго за этим охотилась! – и вдруг свирепо зарычала:
– Нюхай, кому говорят, а то всю морду исполосую!
Ошарашенный Рыжик подошёл к склянке и, не очень хорошо понимая, что делает, вдохнул идущие из неё испарения. Голова тут же затуманилась, по телу разлилось тепло и кровь забурлила, дико и бесконтрольно. Нахлынувшие эмоции затребовали себе выхода, и он начал кататься по тряпью вместе с одуревшей кошкой, с каждой секундой всё более и более дурея сам. Когда они начали орать в голос, на площадке скрипнула дверь и старческий голосок продребезжал: