Крок спросил, нет ли у них вина или хорошего пива, чтобы обменять на свинину и вяленую рыбу; и одновременно попытался подойти к ним поближе, потому что ему сильно захотелось попробовать теперь же разом окупить все трудности путешествия. Но хёвдинг ютов немедленно выстроил свои корабли борт к борту, носами к Кроку и отвечал, что вино и пиво он придержит про свой расход.
— Но всё равно милости просим, — сказал он Кроку, — у нас есть для вас другое угощение.
Крок взвешивал копьё в руке и, казалось, раздумывал, что ему делать: но в этот самый миг на одном из встречных кораблей послышался шум. Видно было, как два человека схватились врукопашную у планшира, а потом так же сцепившись опрокинулись за борт. Оба ушли под воду, и один уже больше не появился; но другой на мгновение вынырнул и вновь нырнул, едва в него метнули копьё с оставленного им судна. У ютов на кораблях поднялся крик, но когда кто-то из людей Крока спросил, в чём дело, ответа не последовало. Уже смеркалось, и вскоре, обменявшись с людьми Крока несколькими словами, незнакомцы снова взялись за вёсла, не дожидаясь, пока Крок соберётся с ними сразиться. Тут Токе, сидевший рядом с Ормом на вёслах по левому борту на собственном корабле Крока, крикнул своему хёвдингу:
— Поди сюда и посмотри! Моё рыбацкое счастье всё прибывает! Рука вцепилась в весло Токе, другая — в весло Орма, а лицо с поверхности воды глядело на корабль. Оно было большеглазое и очень бледное, обрамлённое чёрными волосами и чёрной бородой.
— Это, должно быть, отважный человек и добрый пловец, — произнёс один из моряков. — Он поднырнул под корабль, чтобы уйти от ютов.
— Он, должно быть, ещё и умный человек, — сказал другой, — потому что предпочёл им нас.
— Он чёрен, как тролль, и изжёлта-бледен, как мертвяк, — сказал третий, — и не похоже, что он несёт нам удачу; брать такого на борт может быть опасно.
Так говорили они и за, и против этого, и многие выкрикивали разные вопросы человеку в воде; но он не двигался, вцепившись в вёсла, только моргал глазами и покачивался на волнах. Наконец Крок распорядился поднять его на борт; убить его можно и тут, сказал он возражавшим, если это понадобится. Токе и Орм подтянули к борту свои вёсла и втащили человека на борт; он был смуглокож и крепко сложён, голый до пояса, а ниже прикрытый лишь каким-то тряпьём. Он шатался, едва держась на ногах, но, сжав кулак, пригрозил уходящему ютскому судну и плевал ему вслед и скрипел зубами и что-то выкрикивал; а потом от качки опрокинулся навзничь, но тотчас вскочил на ноги, простёр руки к небу и закричал что-то уже другим голосом; но слов его никто не понял. Орм всегда говорил, когда на старости лет пускался в воспоминания, что в жизни не слыхал более злобного зубовного скрежета и более печального и звучного голоса, чем тот, каким незнакомец взывал тогда к небу.
Вёл он себя, по общему мнению, странно; все его расспрашивали, кто он и что с ним приключилось. Он немного понимал из того, о чём его спрашивали, и отвечал несколькими бессвязными словами северных наречий; им показалось, будто они поняли, что он ют и не желает грести по субботам и оттого рассвирепел и убежал; но никакого смысла в этом никто не нашёл, и иные решили, что его поразило безумие. Ему дали еды и питья; он с жадностью набросился на бобы и рыбу, но с ужасом отшатнулся от свиной солонины. Крок сказал, что он отработает свой кусок на вёслах, а на рынке рабов за него можно будет получить звонкой монетой. Берсе, продолжал Крок, со своим умом, пусть попытается понять его и вызнать, что тот может дельного рассказать о тех краях, откуда он родом.
Все следующие дни Берсе сидел очень близко к чужеземцу, и они разговаривали, насколько это было возможно. Берсе был спокойный и терпеливый человек, любил поесть и владел искусством скальдов; в море он ушёл от сварливой жены; он был рассудительным и многое знал, и постепенно понимал всё больше из того, что говорил незнакомец. И пересказывал это Кроку и остальным.
— Он вовсе не безумен, как это может показаться, — говорил Берсе. — И он вовсе не ют, это совершенно ясно. Нет, он говорит, что он «юде» — иудей. Это такой народ на востоке, что убил человека, которого христиане называют богом. Это убийство совершено очень давно; но христиане до сих пор питают большую ненависть к иудеям за это дело и убивают их с радостью и не желают слышать ни о примирении, ни о вире за убитого. Поэтому большинство иудеев живёт у кордовского халифа, потому что там не принято убивать людей из-за бога.