— Как ты поживаешь, Мэри?
— А я уже думала, что твой приятель обманывает меня и ты не придешь.
— Ну вот, моя бренная плоть перед тобой. Говорят, что ты стала моделью?
— Ну и что?
— Мне это не нравится.
— Тебя это не касается. Думаю, ты уже забыл, что ты наговорил мне в ту ночь. Ты обозвал меня шлюхой. И послал меня ко всем чертям.
— Послушай, Мэри, я не совсем здоров. И у меня нет сил поддерживать разговор, который может опять привести к ссоре. Сегодня вечером ты замечательно выглядишь.
— О, какие нежности.
— Это правда.
— И все остальное, что ты наговорил мне, тоже правда? И я должна все забыть?
— Хотя бы на время. Ведь сегодня — сочельник.
— Похоже, что ты стал святым.
— Может быть, и не стал, но я не забываю про сочельник.
— Почему ты не пытался меня разыскать?
— Мне нужно было спокойно все обдумать, а для этого нужно время. Теперь я уже пришел в себя. Правда, я лучше выгляжу?
— Хоть на тебе и дорогая одежда, но под глазами мешки. И все шушукаются о том, что ты наговорил американке в такси. Я склонна думать, что ты вел себя грубо. Так же, как когда-то со мной.
— Замолчи. Я не потерплю, чтобы ты со мной так разговаривала. Ради младенца Христа, прекрати.
— И не подумаю.
— Еще одно слово и я ударю тебя по твоей наглой харе. А заодно уничтожу и этот чертов контракт.
— Это ты должен заткнуться и получить парочку оплеух. Я не хочу сниматься в кино, но я думала, что если заработаю немного денег, то смогу нам помочь. Я готова была на все, чтобы помочь, а ты вот как со мной разговариваешь. Выродок и педераст! Я ведь тоже умею ругаться.
В воздухе просвистела рука Дэнджерфилда. И мякоть его ладони наткнулась на ее щеку. Мэри, ошеломленная, замолчала. Он ударил ее еще раз.
— Я сейчас выбью из тебя всю дурь. Слышишь, что я говорю?
Она подняла руки, чтобы защититься от ударов. И вместе с креслом опрокинулась назад. Себастьян, споткнувшись о стол, упал на нее.
— Ты мне ничего не сможешь сделать. Можешь меня бить, мне все равно, что ты вытворяешь. Но ты выродок и всегда будешь выродком. Всегда. Всегда.
Наступила тишина. Оба переводили дух. Раздался осторожный стук в дверь. А затем дверь чуть-чуть приоткрылась.
— Прошу меня извинить, сэр, могу ли я оставить шампанское здесь?
— Да, пожалуйста.
Дверь бесшумно закрывается. Себастьян крепко держит ее за запястья, чтобы она не пустила в ход ногти. Мэри гневно смотрит ему в глаза. У нее такие белые запястья и пальцы. И она стала такой стройной и мягкой, хотя раньше была слишком толстой и мускулистой. Да уж, наверняка стройная и мягкая, как пух.
— Встань.
— Нет.
— Я сказал — встань.
— Нет.
— Встань, или, клянусь Богом, я пробью пол твоей мордой. Если уж я говорю встань, то вставай.
— Грязный подонок. Педераст. И я буду делать то, что захочу.
Мэри лежит на спине, вытянув свои стройные конечности. И ножки, и коленки — белые. Ее заколки внушают страсть. Я не могу больше ее бить, потому что на самом деле я хочу только, одного — чтобы ее голенькие, белые ножки ножницами сжали мое горло, выдавливая из меня судорожное дыхание. Мои ноги утопают в ковре. Повсюду, для декорации, книги.
— Вставай, или я тебя пну ногой.
— Я люблю тебя… А ты, посмотри, как ты себя со мной ведешь.
— Вставай, или я тебя пну ногой.
— И почему только ты такой?
— И вот что. Ты больше не будешь выступать на этой чертовой сцене и сниматься в кино.
— Почему бы мне не попытаться? Я хотела немного заработать, потому что ты сказал, что без денег я тебе не нужна. Ты сказал тогда, что выбросишь меня из окна, завязал узлами полотенце, а белье замочил в умывальнике. А теперь у меня появился шанс чего-нибудь добиться в жизни, но тебе и это не нравится.
— Ненавижу сцену во всех ее проявлениях. Гнилье. Не люблю ее. Сегодня ты уйдешь со мной.
— Это уж мне решать.
— Давай, Мэри, тихонечко уйдем вместе. И завтра вместе пойдем куда-нибудь развлечься. Припасем шампанское на утро. И выпьем его после булочек и ветчины. Оставь сцену, позабудь о кино и поселимся в каком — нибудь спокойном местечке.
— Мне тоже не очень-то нравится то, чем я сейчас занимаюсь, тем более, что все — и мужчины, и женщины — норовят затащить меня в постель. Но разве я могу быть уверена в том, что ты снова не станешь на меня набрасываться? Сегодня я к тебе не приду, но я скажу тебе, где я живу, и ты навестишь меня завтра утром. Думал ли ты когда-нибудь о том, как мне живется одной, и о том, как какие-то странные типы звонят мне по телефону и пристают на улице. Приходило ли тебе это в голову?