Тавазга замер, опустив весло, даже не потянулся за ружьем: сивуч был так близко, что его можно было достать стволом, но убить пулей — только дурак попробует. Лодка качалась, голова сивуча окатывалась водой, и все, ярко возникнув, тут же исчезло, будто ничего и не было. И еще: Тавазга хотел, чтобы сивуч спокойно ушел в воду. От пустого выстрела, крика он мог поднырнуть под лодку, ударить хвостом — и только весной найдут тебя люди, вмерзшим в синюю глыбу льда.
— Ой-е, — вздохнул Тавазга, рука его нащупала кисет, он жадно закурил. Теперь рыжий уйдет во льды, там походит, успокоится, поест рыбки. Позабудет лодку, человека, станет добрым. А пока Тавазга тоже покушает — что-то пусто в животе стало, будто совсем давно не ел. Юкола казалась сейчас мягче, может, на воде отсырела, и Тавазга медленно сжевал большой кусок.
Над морем был уже день — мутно-белый, спокойный от рассеянного в воздухе тумана, белизны снега и льдов, от блеклого мерцания воды, покрытой мелкой, дымчатой шугой. Самый хороший для охоты день. И зверь был. Нерпы выныривали по нескольку штук сразу, бултыхались, фыркали. Прилив понемногу стихал, море сквозь воронку гирла до краев наполнило лагуну, скоро остановится вода и наступит то напряжение, о котором нивхи говорят: «Вода стоит — охотник бегает».
Тавазга тихонько поплыл влево, к изломанным торосистым льдинам, облепленным островами тонкого колотого льда. Сивуч будет там, — напугавшись, он спрятался под крышу льда. В другое место не пойдет — это точно знал Тавазга.
Плыл, плыл и думал: «Может, обиделся рыжий? Может, что-нибудь сказал, когда рядом вынырнул?» Тавазга прислушался к себе, к морю, льдам и ветру. Нет, спокойно везде — ни голоса, ни звука. И Тавазга несильно, длинно и нежно засвистел, вплывая в зеленый грот между двумя огромными льдинами.
Здесь было легкое течение, лодку несло неслышно, невесомо, как в хорошем сне. Ветерок сквозил, хоть и острый, но совсем не злой, и свист Тавазги прохладным ручейком тек к широкой, сияющей арке грота.
Выехал на округлый простор озера в стеклянных мертвых берегах. Пощурился от света, держась в тени, у арки грота, открыл широко глаза и увидел трех сивучей. Сразу трех. Может, это вода обманывает или стеклянные берега умножают сивучей?.. Вроде нет. Сивучи плывут в разные стороны, разные головы у них.
«Где мой?» — спросил Тавазга, будто у этого озера был хозяин, который мог помочь ему. «Вон тот мой!» — сказал Тавазга (ему показалось, что у сивуча, плывшего прямо к носу его долбленки, рыжая шерсть) и стал понемногу поднимать ружье. Вот уже к прикладу припала щека, вот уже мушка колеблется под усатым широким рылом таухурша — надо уловить момент, когда лодка замрет, на волне, и нажать… Еще немного, пусть подплывет. Вот сейчас… Кто-то кричит изнутри Тавазги: «Стреляй!» — «Нет», — отвечает Тавазга, медлит сколько-то секунд, потом вдруг чувствует: «Опоздал!» — и спускает курок.
Пуля шлепнулась в то место, где только что вертелась голова сивуча, грохот ударился в стеклянные берега, отскочил, столкнулся посередине озера, ушел опять к берегам и зазвенел осколками стекла.
Сивучи пропали, их здесь теперь не будет, но Тавазга заметил или ему показалось, рыжий ушел в провал на той стороне озера. Тавазга поплыл туда. Провал выходил в открытое море, льды низко нависали над водой. Пригнувшись, Тавазга выплыл на широкий ветер, на жесткую волну, будто вышел из теплого дома на улицу.
Сивуч поблескивал мокрой головой метрах в ста прямо впереди лодки. Тавазга погреб к нему, а когда сивуч занырнул, всей грудью налег на весло. Остро треснув, весло переломилось.
— И-и-и, — простонал Тавазга, ловя игравшую на воде лопасть. Голая рука почувствовала холод воды, он сунул ее за отворот телогрейки и словно поселил там холод. «И-и-и», — застонало сердце. Берега не видно, волны вдали прыгали крупными беляками, скоро пойдет назад вода, и пропала охота — греби к берегу, спасай себя.
Сивуч был близко, совсем близко, он вертел, кивал головой, будто подзывал к себе Тавазгу. Его надо стрелять, но теперь Тавазга не был уверен, что попадет. Это, пожалуй, и не сивуч совсем, а какой-нибудь кирн водит, обманывает его. Надо задобрить хозяина моря Тол-ызиа, пусть прогонит кирна или обратит его в сивуча.