– Санька Рыжик едет! Санька едет!.. – восторженно кричали ребятишки, увидав «атамана».
Спустя немного детвора, поднимая тучи пыли, гурьбой неслась по улице, догоняя Рыжика. Вскоре ребята со всех сторон окружили Саньку.
Гордый и самодовольный стоял Рыжик посередине толпы, а возле него с высунутым языком стоял толстомордый пес и добродушно поглядывал на собравшуюся мелюзгу.
– Это твоя собака?
– Где ты ее взял?
– Как ее зовут?
Вопросы эти сыпались с разных концов.
– Я ее нашел, она была больная… Я ее вылечил, – рассказывал Рыжик товарищам.
– Что у нее было?.. Какая болезнь? – любопытствовали ребята.
– У нее ноги болели… Крови страсть сколько вышло!..
– А чем ты ее вылечил?
– Хлебом и тряпками, – самоуверенно ответил Рыжик. Хлебом я ее кормил, а тряпки прикладывал к ногам… Теперь она здорова…
– Молодец, Санька! – восхищались товарищи. – А как ее зовут?
– Мойпес, вот как я ее назвал…
– Вот так имечко!.. Мойпес, на!.. Мойпес, сюда!.. – послышалось со всех сторон.
Но Мойпес и не думал двигаться с места. Он только добродушно поглядывал на детвору и тихо помахивал пушистым хвостом.
– А что он умеет делать? – снова приступили ребятишки к Рыжику.
– Что он умеет делать? – переспросил владелец собаки и задумался, так как он сам не знал, что умеет делать его собака. Но вдруг он поднял голову и ответил: – Мойпес умеет кур гонять…
– А ну-ка, покажи!
– Сейчас.
Через минуту на Голодаевке поднялась небывалая суматоха. Огромный черный пес с громким лаем гонялся за курами, которые до этого мирно рылись в мусоре, что кучками лежал вдоль речного обрыва. С громким кудахтаньем, обезумев от страха, неслись бедные птицы, преследуемые черным псом. В воздухе закружились перья. Куры взлетали на заборы и на крыши домов. Рыжик, а вслед за ним многочисленная орава детей мчались позади собаки и оглушали воздух дикими криками.
– Тю, тю, тю!.. – кричал Рыжик, науськивая собаку на кур.
– Тю, тю, тю!.. – вторили ему мальчишки.
Наконец, окончательно забывшись, Санька вбежал во двор Ариши Брехухи и там стал действовать, натравливая пса. Аришины куры громко закудахтали и тяжело поднялись в воздух, взмахивая пестрыми крыльями. Большой петух, с пышным многоперым хвостом, взлетел на забор и так заорал, что даже Мойпес остановился и с удивлением поднял на него морду.
– Мойпес, куси его! – натравливали ребятишки собаку.
Но в это время из хаты выбежала с ухватом в руках Ариша, и армия Рыжика мгновенно рассеялась.
С этого раза Санька почти ежедневно выезжал верхом на своей собаке. Его сопровождала детвора. Взрослые, в особенности женщины, глядя на сорванца, самым серьезным образом предсказывали ему каторгу. Вообще о Рыжике обыватели Голодаевки были далеко не лестного мнения. Многие матери строго-настрого наказывали своим детям не играть с рыжим «чертенком» и не водить с ним дружбы.
– Он скверный, испорченный мальчишка, – говорили матери своим детям, вы с ним не играйте…
IV
ДУНЯ
Однажды, года через два, в ненастную осеннюю ночь, когда семья Тараса Зазули спала мирным сном, кто-то с улицы несколько раз постучался в ставень окна. Первым услыхал стук сам Тарас, а когда спустя немного стук повторился, проснулась и Аксинья.
– Тарас, слышишь? – шепотом спросила она.
– Слышу, коротко ответил муж и нехотя стал слезать с печи.
– Кто там? – крикнул он, подойдя к окну.
– Это я… Дуня… – донесся с улицы детский голосок.
В хату вошла маленькая девочка, лет пяти, вся закутанная в большой дырявый платок, с которого стекали крупные капли дождя.
Девочка сделала несколько шагов вперед, остановилась посредине комнаты, закрыла руками лицо и навзрыд расплакалась.
В это время проснулся Санька. В одно мгновение мальчик наполовину свесился с печи и широко раскрытыми глазами стал следить за тем, что происходило внизу, в мастерской. Дуню он сейчас же узнал и по голосу и по фигурке, маленькой и тонкой. Не раз он вместе с нею бегал по улицам, собирал цветные черепки разбитых блюдец и тарелок и не раз доводил ее до слез, пугая лягушками.
«Зачем она пришла так поздно, в такую ночь, и как она не побоялась одна идти?» – спрашивал у самого себя Рыжик и, не находя ответа, с еще большим вниманием стал прислушиваться к тому, что делалось в мастерской. Дуня между тем не переставала плакать. Возле нее стояли Аксинья и Тарас и с участием глядели на позднюю гостью.
– Ну, будет плакать, будет… – обратилась Аксинья к девочке. – Ты лучше расскажи, что у вас случилось.
Она обняла девочку и несколько раз погладила ее по головке. Дуня немного успокоилась.
– Дяденька сказали… – начала она, с трудом выговаривая слова, – гроб делать… мама моя… померла.
– Померла?! – в один голос воскликнули Зазули.
Дуня снова разрыдалась. На этот раз никто ее не стал утешать.
«На то она и сирота, чтоб плакала», – подумала Аксинья и обратилась к мужу:
– Из чего ты гроб будешь делать?
– Из досок.
– А есть они у тебя?
– Есть-то есть, да они у меня для другого дела припрятаны. Ну, да уж ладно! – махнул Тарас рукой и, по обыкновению, почесал затылок.
Зазули отлично знали осиротевшую девочку, знали покойницу, мать ее, которая последнее время сильно прихварывала, а главное, они знали, что дядя девочки, родной брат покойницы, он же Андрей-воин, ничего за гроб не заплатит. Старик аккуратнейшим образом пропивал свою трехрублевую пенсию до последней копейки. Зазуля все это отлично знал и тем не менее, не задумываясь, решил сделать гроб. Суровый только на вид, Тарас, в сущности, был очень добрый человек и чем мог всегда помогал ближнему. Такова была и Аксинья. Она хорошо понимала, в каком ужасном положении очутилась девочка, лишившись матери. От безрукого дяди ничего путного нельзя было ожидать.
«Бедная, что ждет тебя впереди?..» – думала Аксинья, глядя на плачущую девочку.
Тарас между тем принялся за дело. На чердаке у него имелось несколько досок, спрятанных им для рам. Столяру жаль было расстаться с этими досками, но делать было нечего, и он отправился на чердак. Тем временем Аксинья успела Дуню успокоить и уложить спать.
Спустя немного в хате Зазулей снова все утихло. Один лишь Тарас, усердно работая, нарушал тишину.
Рыжику не спалось. В голове у него копошились разные мысли. Рядом с ним, на теплой широкой печи, свернувшись калачиком, спала Дуня.
«Бедная Дуняша! – шептал про себя Санька. – Она теперь сирота, мамы у нее нет… Вот сделает мой папа гроб, уложат Дунину маму туда, заколотят крышку гвоздями, чтоб не выскочила, и зароют… А в земле-то сыро, темно… Брр!» Мальчик вздрогнул: ему стало страшно.
– Дуня, а Дуня! – тихо окликнул он девочку.
Та проснулась и широко раскрыла глаза.
– Ты у нас будешь жить?
– Не…
– А где же ты будешь жить?
– Дома, с дяденькой…
– Без мамы-то?
– Она будет ко мне приходить и гостинцы носить.
– Как – будет приходить?.. – воскликнул Рыжик, не на шутку испугавшись. – Ты же сказала, мама твоя померла…
– Померла, – подтвердила девочка и зевнула.
– А разве мертвые ходят?
– Ходят. Мне дяденька сказали.
– А ты не испугаешься?
На последний вопрос ответа не последовало.
– А ты не испугаешься? – снова повторил Рыжик, но ответа не получил: девочка уснула.
Рыжику совсем сделалось страшно. В его воображении вставал образ Дуниной матери, которая с того света приходит к дочери с гостинцами.
На другой день, чуть только стало светать, Санька уже был на ногах. В правом углу мастерской стоял готовый некрашеный гроб. В хате пахло смолой. Когда совсем рассвело, за гробом явился Андрей-воин.
– А Дуня у нас! – радостно встретил Рыжик безрукого.
– Знаю, голубчик, знаю… Желаю твоему отцу и матери доброго здоровья и многие лета, – сказал Андрей-воин и единственной рукой своей провел по влажным глазам.
В старой, изношенной солдатской шинели, с пустым, болтающимся рукавом на одной стороне и в дырявых опорках на босу ногу, старый солдат имел печальный вид. Всегда под хмельком, всегда жизнерадостный и довольный своею судьбой, Андрей-воин выглядел теперь жалким, дряхлым калекой. Рыжик, глядя на «воина», который не один раз учил его маршировать и который своими прибаутками неоднократно заставлял уличную детвору покатываться со смеху, не узнавал веселого «дядьку». Давно небритый подбородок, морщинистое маленькое личико с седыми бачками и круглые глаза с красными воспаленными веками свидетельствовали о большом горе старого «воина».