— Психологических? — подсказал Феррен.
— Да что ж ты, нелюдь, лезешь с подсказочками своими! Пси-хо-ло-ги-чес-ких. Да. Психологические, значит, переживания терзали.
«Всё-таки нелюдь, — отбросил последние сомнения Теновор. — Но полуэльф или четвертьэльф?»
Но Феррена поддержал Хьюго:
— А кого ж они не терзают во время войны?..
— Ядрёна вошь!.. Да закройтесь вы! Я так не могу сказывать, покамест вы не умолкните! Вы сказ не чувствуете, — обиженно подытожил Давон, смакуя каждое слово, как гурман столичную похлёбку из фазана в розах, и, как гурман, сложил пальцы свободной руки вместе.
— Чувствуем мы, чувствуем, — улыбнулся белозубой улыбкой Феррен. — Правда, друзья?
— Ага, ага, — закивал Хьюго, в которого уже изрядно вдарил хмель. Даже Адам что-то пробормотал, лёжа ничком.
— Ладно. Но ещё раз и я… — Давон погрозил пальцем. — Короче. Гуляла наша Рыжинка, младшую так назовём, вечерком по берегу моря, с единственным дружком своим из шпаны, мальцом восьмилетним, завывала песенки, что ветер твой, и глядь под ноги! — а тама хлопец навзничь лежит да не булькает, и волны его с головою накроют-раскроют, накроют-раскроют… Испугалися оба, но не растерялись, всю жизнь, знать, у воды прожили, утопленники не в диковинку. Рыжинка перевернула парня, оттащила на песок, да давай воду ему из лёгких-то выжимать, как лекарша заправская, да мальцу за помощью велела бежать. Приволок он баб к ней с факелами, глядят, а хлопец уже водичкою солёною рыгает, синий, как тритон, но живой, а Рыжинка на нём верхом сидит, на грудь давит, откачивает. Отнесли они его своею женскою братией в хибарку Рыжинки и её сестры, огонь развели, положили подле камина, разделися и отогревать принялись…
— С этого места поподробнее, — встрепенулся Хьюго.
— Чёй тебе поподробнее? Не знаешь, как утопленников согревают? Телом людским, тёплым, это тебе не абы что, в океане холоднючем поплавать невесть сколько, это тебе не простуду на морозце подхватить…
— Ладно-ладно, мы поняли, — остановил дальнейшие сравнения Феррен. — Дальше что было?
— А вот что: старшая сестрица в город уехала рыбой торговать да новости узнавать. Она на деревне самой ушастой была, в городе все её знали. Меньшую бабы оставили за парнишкой глядеть, её обязанности между собою распределили…
— Обязанности гулять по берегу и петь сиреной? — ухмыльнулся Феррен с лёгким прищуром.
Давон покраснел от злости, помолчал с минуту, но в итоге продолжил:
— Парнишка красавцем оказался. В бреду лежал трое суток, в горячке, Рыжинка ему компрессы всё меняла да с ложечки кормила и поила, травами лечебными пичкала — сведуща была, матерь её научила до того, как померла сама от чумы аль от холеры, не вспомнить мне уж… О чём это я? А, ну да. Писаный красавец просто был этот её найдёныш, бабы всё перешептывались да руками всплескивали, молились за него. К тому ж одёжка, в коей его волны выбросили, была хоть никуда уж не годная, но дорогая. И кольцо на пальце с фиолетовым камнем, эльфьим, стал-быть. «Сын купца иль дворянин какой даже», — судачили бабы, гадали. Решили в город весточку послать, но сперва старшой оттуда дождаться с новостями, ей, быть может, известно что будет поболе их. А Рыжинка всё глядела за ним, глаз не смыкая, пела ему, когда он просил в эти… минуты просветления. Изредка её малец сменял, но сам так боялся, ежели парень умрёт пока он с ним сидит, что постоянно Рыжинку будил со страху. Но ей самой худо стало — простудилась, пока красавца от смерти в холодной воде спасала, и голос её слабше стал. Не лечилась толком, всё за беднягой ходила-ухаживала, пока горячка у него не спала, и он не перестал трястись, как при падучей. Может, и от него хворь свою схватила, потому как она в лоб его горячий целовала украдкой, да из своею кружки водицей поила. Парня выходила, а сама осипла и потом токмо шёпотом и могла говорить, ежели не стеснялась увечья своего.