Зинка с отвратительным воплем носилась вокруг кучи, увертываясь от вил, которыми отец намеревался покончить с нею. Два или три следующих удара оказались меткими, потому что сейчас над свиньей уже в нескольких местах бились тонкие фонтанчики крови. Она, эта кровь, видать, возбуждала в отце еще большую ярость. Гоняясь за зверем, он уже и сам рычал по-звериному, вкрапливая в сплошную ругань такие перлы матерщины, каких никто и никогда от него не слыхивал.
Раненая полусвинья-полувепрь вдруг остановилась, резко крутнулась и через какой-то миг перешла в контратаку. Но этого мига, к счастью, оказалось достаточно, чтобы родитель мой заячьим скоком отпрянул в сторону, и Зинка проскочила мимо. В злобном помутнении она устремилась на Карюху, которая по-прежнему стояла у саней в дальнем конце двора и откуда настороженно наблюдала за происходящим. И Карюха, старая наша Карюха, сделала то, чего не смогли сделать трое вооруженных мужиков: она встретила Зинку точно выверенным ударом подкованного по случаю зимы копыта. Удар был так силен, что оказался смертельным даже для такого могучего животного. Вгорячах, в злобном ослеплении подскочивший к свинье хозяин раз за разом продолжал вонзать в нее длинные зубья вил, но в этом не было уже никакой необходимости.
Жуткая тишина на какое-то время повисла над двором. Ее нарушил Жулик, вновь огласивший двор теперь уже не лаем, а потрясающим душу воем, по-своему озвучивая эту неожиданно разыгранную Зинкой драму на тихом недавно, не предвещавшем вроде никаких потрясений подворье.
Зажавши коленками собачью голову и стараясь таким образом удержать, унять хоть немножко в общем-то неудержимую дрожь и в них, и во всем теле, я потихоньку плакал, не плакал даже, а подвывал Жулику.
Отец все еще стоял с вилами, когда во дворе вновь появился Федот Михайлович. Видать, он устыдился, что покинул друга в тяжелую для него минуту, и вот теперь вернулся. Он с немалым трудом вырвал вилы из папенькиных рук и отбросил их далеко в сторону, сказав при этом:
— Ишь разбушевался, Аника-воин! Чего доброго, ты ищо и меня пырнешь в пузо. — Глянув на поверженную свинью, добавил: — Ну, и стерьва!.. А я што тебе говорил?.. Не покупай у того салтыковского дурака вместо свиньи оборотня.
Федот ничего такого не говорил отцу. Он даже и не знал о совершенной отцом купчей. Но ему искренне казалось, что он предупреждал отца о грозящей ему беде. Да и сам папанька вроде соглашался с тем, что его в самом деле предупреждали, и делал это не кто-нибудь еще, а именно мудрый, всезнающий Федот, — кому ж еще быть, кроме него?!
Придя немного в себя, отец крикнул всем нам сразу:
— Ну, а вы какого тут черта вертитесь?.. Марш в избу!
Мы подчинились, исполнили грозное приказание, но не все: Ленька успел шмыгнуть в хлев, затаился там и, прильнув к одной из многочисленных щелей в его стене, наблюдал за дальнейшим. Он хоть и не слышал, но видел, что отец и его друг о чем-то договариваются. Видел и то, что папанька сходил в хлев и вернулся с длинным ножом, вышибленным Зинкой из рук ее врагов. Взяв его у отца, проверив большим пальцем, хорошо ли он наточен, Федот пригнулся, для чего ему потребовалось переломить непомерно длинное тело надвое, примерился и во всю длину располыхнул Зинкино брюхо. Ленька видел, как оттуда, вслед за черными шматками запекшейся крови, одного за другим, будто горошины из гигантского стручка, Федот Михайлович извлек двенадцать; то есть целую дюжину крохотных, совершенно еще голых, красненьких поросят-недоносков.
Выпрямившись, стряхивая с пальцев кровь, Федот спросил:
— Што будем делать с тушей, Миколай Михалыч?
— Ежли хочешь, выкинь ее к чертовой матери в какую-нибудь поганую яму. А я на нее и глядеть не хочу! — Отец демонстративно отвернулся и, выхватив из кармана кисет, начал торопливо, все еще дрожащими пальцами скручивать очередную цигарку.
— А поросят?
— И поросят забери вместе вон с энтими. — Папанька указал на ягнят, из которых один, безногий, был еще живой. — А этого прирежь поскорее, Михалыч! Не могу глядеть на него! — прибавил почти враждебно. — Закопаешь где-нито на гумнах.
Это были последние слова, услышанные Ленькой от папаньки в тот день. Пережитого им за каких-нибудь полчаса было так много и давило на душу так невыносимо сильно, что, похоже, отец решил скрыться с глаз долой и от семьи, и от дома, и, главное, от самого себя, что всякий из нас пытается безуспешно делать в горчайший час жизни. Более недели, уйдя из дому, отец пропадал где-то. Ему было все равно, как поступил со свиной тушей Федот, куда он дел поросят и ягнят, как там жена, дети, — на все ему было наплевать, потому что, не будучи пьяницей, он, как потом мы узнали, пил все эти дни и ночи, что называется, беспробудно.