Но прежде чем ушли землемеры, случилось еще одно невиданное событие. У одного инженера была жена, венгерская еврейка, стройная красавица с огромными глазами и пышными волосами, затенявшими все лицо. Между нею и рыжим подпоручиком, совсем еще мальчишкой, вспыхнула любовь. На вершине испещренного стежками Бороваца в молодой рощице их однажды нашли мертвыми. Он сначала убил ее, потом себя.
Люди не могли опомниться от удивления и замешательства. Думали, что их тайком и украдкой похоронят на Бороваце, но вышло совсем иначе: их похоронили на кладбище. И теперь еще можно прочитать выбитую на камне надпись: «Рене Фульт, на двадцать втором году своей молодой жизни». А во время похорон все смотрели на ее мужа: он шел без очков, и слезы катились у него по лицу. В здешних местах такого прежде не видывали и не слыхивали. И пятнадцать лет спустя все еще вспоминали об этом случае, а женщины со слезами на глазах рассказывали, какие чудесные волосы были у нее, грешницы!
Потом наступили спокойные годы. Строились дороги, казенные здания и жандармские казармы в горах. Но как-то среди лета снова нагрянули инженеры. Нельзя было понять, чем они занимаются. Говорили, будут строить железную дорогу и пройдет она сквозь холм, над городом. Некоторые бились об заклад, что это не удастся, другие утверждали, что удастся, как и все прочее. Осенью приехали рабочие. Итальянцы, скромные и покладистые парни, и алчные на деньги личане и приморцы. Прокопали Биковац. Начали прокладывать туннель через Глогово. На зеленом холме образовались раны, и издали он стал похож на взрезанный арбуз. Открылась внутренность холма – поблескивали отложения сланца и косые каменные пласты. Работа шла быстро. Целыми днями грохотали взрывы. Отверстие становилось шире, рядом росли горы извлеченных из утробы холма камня и земли. Поговаривали, будто работать будут и ночью. Люди не могли этому поверить («Бог определил ночь для сна»), но по утрам видели возвращавшихся бледных и покрытых копотью итальянцев с маленькими, будто кадила, масляными фонариками, надетыми на указательные пальцы. Проложили подъездные пути, настроили складов и бараков. Холм преобразился. Работали даже по воскресеньям.
С началом строительства наши торговцы образовали товарищество по снабжению работников продовольствием. Город заполнялся народом. И крестьяне дорвались до заработка, состоят при лошадях, и дети их работают на строительстве дороги вместе с итальянцами. Многие сменили деревенские порты на брюки, щеголяют в туфлях и курят сигары. В Добруне турки избили какого-то цыгана за то, что тот открыто ел свинину. Цены скачут. По воскресеньям улицы полны пьяных босяков и пришлого люда в зеленых шляпах с павлиньими перьями и серьгой в ухе, так что женщинам лучше не показываться. Только гулящая Савета да цыганка Муша расхаживают себе раскорячась по набережной, валяются в кустах с рабочими и завязывают в платки заработанные кроны. А железная дорога растет.
Напрасно болтали, будто ночью что-то появляется в туннеле и разрушает сделанное за день. И непокорное Глогово было укрощено: туннель проложили. Инженеры устроили пикник.
Случались и другие беспорядки и волнения.
Кое-кто из состоятельных горожан обанкротился, зато другие, новые, встали на ноги и обогатились. Взрывы распугали рыбу в реках и лесную дичь, не раз калечили скот на пастбищах. В связи с откупом земель вдоль железной дороги велись длительные и страстные тяжбы. И во всех этих событиях принимали участие жандармы в черной с красными галунами униформе, величественные, невозмутимые и толстые.
На четвертый год, весной, проследовал первый поезд. С тех пор многие крестьяне так и остались работать на железной дороге. Люди начали чаще ездить в Сараево за покупками или чтобы развлечься.
Одновременно с железной дорогой появились в этих краях и торговцы лесом. Поначалу это были свои. Вырубят сотню сосен и уедут. Но как-то приехали двое немцев, купили дом и участок земли неподалеку от станции. Вслед за ними потянулись и другие, в зеленых шляпах и брюках до колен. Стали нанимать рабочих, строить конюшни и склады. Никто не понимал, к чему такие расходы и приготовления, пока вдруг не наводнила леса целая армия рабочих. Прорубили дороги даже туда, куда прежде никто никогда не заглядывал, укрепили откосы и засыпали овраги, уложили рельсы и на маленьких вагонетках начали спускать бревна с холма и грузить на железнодорожные платформы или сбивать плоты.
И опять полились деньги в карманы к людям. Дело расширялось. Купили новые участки. Построили лесопильни. На доступных местах лес заметно поредел. Высокие сосны на Молевнике можно было уже пересчитать. Лесосеки расширялись, делянки возникали то в одной роще, то в другой, переходили с холма на холм. Дивиденды росли. На складах, словно трупы, лежали тысячи сосновых бревен, а возле них – целые горы дубовых клепок с Сухой горы.
Теперь и села познакомились с пришлыми рабочими, их жены учили крестьянок крахмалить юбки и готовить сладкие кушанья. Высоко над селами, в самой чащобе, уже появились вырубки и оттуда доносились звуки губной гармоники, а среди вытоптанного папоротника белели клочки немецких газет и пустые консервные банки. Дичь полностью исчезла.
И во всем, что делали иностранцы, сквозила самоуверенность, которая нас удивляла и унижала, на вид все казалось могучим и прекрасным, но было непонятно.
Вскоре после того стали прибывать солдаты. Артиллерийская бригада, несколько батальонов пехоты. Лавки и кабаки опять оживились. Снова посыпались деньги нашему народу. Офицеры на Биковаце устраивают вечеринки, поют военные песни и пускают ракеты. И другие холмы кишат солдатами: протянута цепь застав вдоль сербской границы. Так продолжалось целую осень, а потом все кончилось мирно, и армия отошла в Сараево. Но ощущение надежности навсегда покинуло городок и окрестные холмы. Большая часть артиллерии осталась на прежних позициях. Заминировали каменный мост, в жандармские казармы прибыло пополнение. В глубокой тайне строили укрепления. Выслали всех подозрительных.
А когда и в самом деле вспыхнула война, и в городе и на холмах ее встретили со страхом и замешательством, но восприняли как естественное разрешение долголетнего напряженного состояния.