— Значится, это было так… Вступили мы после проломной атаки на немецкую землю. Остановились для передыху в одном хуторке, откуда только что сковырнули гитлеровцев. Это, братцы мои, не наши села. В каждому хуторке — винный заводик или погребок. В аккурат в самом таком хуторке и приткнулись мы. Командование сразу не распорядилось, что делать с этим заводиком, не до него было. А потребовалось сниматься — и озадачились. Оставить это добро без присмотра — как бы тыловики до вина не добрались — беды не миновать. Поделить всю эту заманчивую влагу между солдат и увезти с собой — куда там, бочки были, что твои слоны! Да нам и неколи возиться с ними, нам что на току — молоти да молоти!.. Тогда командование, чином ниже, решило: сохранить этот склад до тех пор, покудова не поставят сюда настоящего коменданта. Решили, а точка с хвостиком получается: кого поставить охранять склад-завод? Некого. Все рвались в бой, все — гвардейцы! Все командиры, все солдаты, у них, значится, одна задача: громить врага, а не прохлаждаться у винных бочек.
Кузьма Кузьмич хлебнул холодненького кваску, опять же довольно поправил усы — шуму за столом уже не было.
— Значится, думали-думали, кого бы назначить главой этого хозяйства, да и попался я на глаза нашему старшине. Он и сказал: «Вот — Кузьма Кузьмич! Лучшего директора и не ищите. Он же до войны был директором Утильсырья. Должность знакома, в самый раз».
Поначалу-то я опешил, потом осмелел, воспротивился: «Не директором, говорю, Утильсырья, товарищ старшина, а в колхозе кладовщиком был!» Ведь не вру — сами знаете. А наш старшина и на это нашелся. Это, дескать, все равно — где директор, там и кладовщик рядом. Вызывает меня командир, объясняет: «Начиная с этого момента в нашей фронтовой жизни наряду со всеми должностями будет еще одна должность — директор. Пора нам думать и про такие должности мирной жизни. Волку на самую лапу наступили — время!.. Первым нашим фронтовым директором сержант Кузьма Кузьмич Демьянов и назначается».
— Вот это, елки-моталки, да-да! Меня бы туда, на энтот заводик. Хотя бы сторожем! — пришел в восторг старый Авдеич. — Ну, и как же? Дал согласию?
— Куда денешься. Невыполнение приказа в военное время знаешь чем пахнет? А я солдат. Только сказал: так, мол, и так, один не могу справиться с этим хозяйством. Если, грю, я директор, тогда мне нужен штат.
— Это помощников, что ли? — уточнили за столом,
— А как же! Командир подумал, посмотрел и спрашивает: «Двенадцать человек тебе достаточно?» — «А хрен его знает, может быть, грю, и достаточно». Про себя-то прикинул: да с такой силищей не только заводик этот, целое село можно оборонить! Кругом же свои люди — фронт-то продвинулся вперед. Командир и распоряжается — кивает на тех, кто в стороне стоял: «Если достаточно, этих вот молодцов и бери».
Глянул я на них и обалдел, аж руки-ноги опустились. Все двенадцать — из музыкальной команды. Стоят словно апостолы. У кого на животе барабан, у кого через плечо, словно хомут, труба перекинута, кто свистульку держит. Что, думаю, буду с ними делать?
Старый Авдеич опять в восторг пришел, руками по коленкам хлопает,
— Это вот, елки-моталки, жизня! И шпирту, хоть купайся, и музыка, хоть пляши! Ах, едрена корень!.. Ну дальше-то, Кузярка, дальше!
— Дальше-то походил я в директорах всего три дня, — под дружный смех честно признался Кузьма Кузьмич. — Покудова проходящие войска не осушили все мои бочки.
— Это как так, елки-моталки? — поразился Авдеич. — Ты же там директор был аль кто? Куда смотрели твои те, апостолы?
— Ди-рек-тор! — передразнил старика Кузьма Кузьмич. — Самым главным директором там война была. Один командир заявится — в руках автомат, за поясом — пистолет. Второй придет — вся грудь в орденах: откажи ему! Один раз отказал одному лейтенанту, дык он, паршивец, прикатил на танке и нацелил свой хобот-пушку на заводик. Какая агитация здесь поможет?.. Спас меня один генерал. На третий день он как раз в этом хуторе расположил свой штаб и освободил меня от должности. Ступай, грит, Кузьма Кузьмич, топай со своими барабанщиками-трубачами, догоняй свою часть и доложи: освобожден честь по чести. Вот так, дружки-подружки, еле-еле спаслась моя душа от этой пагубной должности. Если бы не тот генерал, спасибо ему, не миновать мне трибунала: за то, что подчистую растащили все. Потом-то и старшина наш подтвердил: «Расстрелять, быть может, и не расстреляли, а в штрафники — прямая бы дорожка тебе».
После этого рассказа Кузьмы Кузьмича и пошло и поехало по селу: Директор да Директор. И времени-то прошло вон сколько, а директорское звание так за ним и осталось.