«Загляну-ка я сейчас к ней», — неожиданно решила Таня и, не заходя домой, повернула к правлению.
4
Веры Петровны в кабинете не было.
Таня постояла в коридоре, поднялась на второй этаж: может, Радичева у Сурайкина? Очень уж хотелось прямо сейчас, сию минуту, встретиться и поговорить с ней. Однако кабинет председателя был закрыт. Жалко, но ничего: после долгой дороги пора и отдохнуть, дома заждались, наверно…
Потап Сидорович Сурайкин попался ей при выходе из правления. Он шел навстречу, опустив голову, будто отыскивал что-то на земле. Таня подосадовала. Если вот так идет, с опущенной головой, землю разглядывая, — настроение у него плохое, добра не жди. Об этом в Сэняже каждый знает. Вот ведь человек! Вроде бы и плохого он ей никогда ничего не делал да и других до слез не доводил, но всякий раз, когда вот так встречаешься с ним, руки-ноги почему-то опускаются.
Главой колхоза Потапа Сидоровича Сурайкина избрали спустя полгода после приезда Веры Петровны в Сэняж. В те времена в колхозе слаба была трудовая дисциплина, планы поставок не выполнялись, строили мало и долго. Шов в делах колхоза, невесело шутили на селе, так распоролся, что стянуть его могла лишь «крепкая рука». Такая крепкая рука, по мнению колхозников, была у директора школы Потапа Сидоровича Сурайкина. Человек он местный, и он всех знает, и его все знают, поэтому и был довольно дружно избран председателем колхоза. Избрали не столько по рекомендациям района, сколько по настоянию самих колхозников, которым осточертели и лодыри, и гоняющиеся за длинным рублем на стороне шабашники: этот прижмет!
Крутой нрав Сурайкина на селе знали, на него и надеялись: у Сидорыча отлынивать не будешь. Неспроста с легкой руки ребятишек и все колхозники стали называть председателя «Сам». Знал или нет об этом Сурайкии — было неведомо, быть может, и знал, во всяком случае, нравом своим прозвище оправдывал. Подкрутил он гайки так, что даже и те, кто горячо ратовал за него, не рады были. Поначалу одобряли, но год от году, по мере улучшения дел в колхозе, Потап Сидорович все больше становился невыносимым — ни слова поперек ему не скажи, ни совета, ни предложения не примет, одного его слушай и делай то, что скажет он сам!
Сэняжцы народ справедливый, они видели, понимали, что Сурайкин многое сделал — укрепилась трудовая дисциплина, приумножилось богатство колхоза. В районных сводках с самой нижней ступеньки хозяйство выбралось в верхние ряды. Потап Сидорович на всех районных конференциях, собраниях и активах неизменно избирался в президиумы. За годы его председательства в домах колхозников стали появляться телевизоры, стиральные машины, дорогая мебель, в колхозе заработал водопровод, в домах горели газовые плиты. Этим благам больше мужчин радовались женщины: за водой к колодцу в слякоть да по морозу не топать, стряпать — одно удовольствие. Да ведь известно: человеку кроме достатка нужно еще уважение, сэняжцы — народ на внимание отзывчивый, чуткий; пошути с иным по-дружески, попей с ним за одним столом чай — он тебе горы свернет! Только всего этого теперь от Потапа Сидоровича уже не дождешься.
Самое же несправедливое в том, будто бы все хорошее и доброе в колхозе Сурайкин сотворил один, без людей — вот что обидней всего. Жизнь улучшалась, но менялись при этом и сами люди, менялось их отношение к земле, к труду, ко всему окружающему, — Потап Сидорович не менялся. Он оставался таким же сухим, черствым, хуже того, держался все недоступней. Видно, так уверовал в свои способности, в свою незаменимость, что кроме себя никого не замечал. Как вон бородавка на чистом здоровом лице: и сковырнуть не сковырнешь, и смыть не смоешь, да и во время бритья осторожненько обходишь — не срезать ненароком бы…
Нет, не удалось Тане Ландышевой разминуться с председателем.
Потап Сидорович только махнул ей рукой, дескать, возвращайся обратно. Ничего хорошего не ожидая, Таня пошла следом, тщетно думая, что председатель заговорит. Лишь в правлении, в кабинете Сурайкина, Таня не вытерпела:
— Что случилось, Потап Сидорович, зачем звали?
И тут не сразу ответил председатель — тянул, медлил. Таня все больше чувствовала себя виноватой, хотя никакой вины за ней не было. Унизительно это — стоять, ждать, наматывая вокруг руки белый кружевной платок.
— Без ножа, девка, ты меня зарезала, вот что! — наконец сказал Сурайкин.
— Я? — Таня ничего не понимала. — Это как так?
— Вот так, очень просто. Сама вроде бы не знаешь, — председатель неприязненно посмотрел на девушку.