— Лектор, известно, призадумался, а мы и вовсе рты разинули. Вот он, дескать, какой у нас Авдеич, про что знает! А лектор аж пятнами пошел! Негоже ему — пойдут разговоры, насмешки, что он, мол, на один-разъединый вопрос не ответил. Пыжился, пыжился, да и говорит:
«Алокша, товарищи, это такая звезда, которую недавно открыл американский астроном. Но есть или нет на ней жизнь, об этом пока никаких сведений не поступило». Мы, значит, закивали, понятно, все ясно. И в надеже остались — поступят эти сведения, беспременно поступят! Один Авдеич что-то посмеивается, бороденку поглаживает — он уж тогда отращивать ее начал.
Олда уже слышала рассказ этот, но не перебивала; Тиша заинтересовался:
— Кузьма Кузьмич, а почему Авдеич смеялся? Разве что не так?
— Ты погоди, Тихон Потапович, не мешай, — попридержал Кузьма Кузьмич. — Что тогда сам знал, то и тебе сказываю. В общем так: сколь потом к нам разных лекторов-докладчиков ни побывало, Авдеич все про того же Алокшу спрашивал. Люди уж прыскать начали, а он одно свое: «У меня есть вопрос. Скажи-ка, мил человек…» И ведь отвечали, каждый по своей отрасли объяснял! Подкатывались мы к нему — отшутится, отбрехается, газеты, дескать, читать надо да радио слушать!.. А был у нас в ту пору председателем Бурмистров — строгий мужик. Грозный, можно сказать. Вот он-то терпел, терпел, увел после какой-то лекции Авдеича к себе в кабинет и припер его: «Ты когда перестанешь издеваться над лекторами, а? Или сейчас же скажешь, что такое „Алокш“, или возьму я сейчас кочергу да так накостыляю — и дом свой не найдешь!» Авдеич, видать, струхнул, — с Бурмистрова и того стать могло, суровый дядька был! Ну, и открылся Авдеич: «Погодь, погодь, говорит, елки-моталки, не ори! Когда утром на зорьке гоню коров в нижний конец села, читаю на вывеске: „Школа“. А обратно гоню — получается уже „Алокш“. Разве я виноватый, если эти, что приезжают, про то долдонят, чего и сами не знают!»
Маша и Тиша звонко рассмеялись, тихонько, за компанию, посмеялась с ними и Олда, осторожно покосившись в сторону боковушки — спальни: внука бы не побудили!..
— Дядя Кузьма, неужели все лекторы отвечали? — спросила Маша, серые глаза ее все еще полны были смеха.
Очень довольный произведенным впечатлением, Кузьма Кузьмич уважил слушателей, степенно кивнул.
— Ясное дело, не все! Какие и совестливые попадались. — И тут же припомнил, либо сам придумал — кто его разберет: — Одного такого, агронома, будто Авдеич и спроси: «Правда ли, мол, что „Алокша“ поопасней вредителей, чем даже колорадский жучок?» Ну тот и признался: «Не знаю, товарищи. Выясню — обязательно расскажу». Покраснел даже, стушевался. Правда, больше-то мы его и не видали.
В прихожей стыло взвизгнула дверь, послышалось привычное покряхтывание. Олда вскочила, бросилась встречать мужа.
— Что у вас тут за хахоньки — на улице слыхать? — сипловато и добродушно прозвучал голос Самого.
— Да вот про чудачества покойного Авдеича молодежи рассказываю, дожидаючись тебя, — доложил Директор.
Олда, Тиша да и Маша были довольны, что Потап Сидорович вышел наконец на пенсию — нужно же когда-то человеку и отдохнуть! Хотя все они и понимали, что нелегко ему, с его-то характером, оказаться не у дел. Поначалу, не подумавши, Тиша решил было вернуться в Сэняж, жить одной семьей с родителями. И сам же — ни с кем еще не поделившись, — засомневался: в совхозе он начал свою трудовую биографию, обзавелся друзьями, стал главным механиком. Как же после всего этого уйдешь оттуда, где приняли тебя как родного сына? Нет, и язык не повернется заикнуться об этом. Тогда и явилась другая, наиболее верная мысль: взять родителей к себе. Дом у них покосился, до дома у отца руки никогда не доходили, сами они уже старенькие — кто доглядит за ними. А у них с Машей квартира большая, со всеми удобствами. Пусть бы жили с ними да с Санькой забавлялись.
Он поделился своими задумками с Машей. Она сразу согласилась, хотя про себя и посомневалась: ладно ли пойдет жизнь двух семей под одной крышей? Не начнутся ли пререканья, недоразумения? И, конечно, больше всего опасалась она капризов старика — не испортит ли он их так хорошо сложившуюся жизнь? Подумать она так подумала, сомнения остались, но мужу сказала определенно: правильно, надо забрать. Сама укрепила себя нерушимым доводом: какими бы ни были родители, они — родители. Кто будет о них заботиться, если не Тиша и она сама? Кто им ближе всего, если не родной сын? Выросшая в детском доме, своих родителей и не знавшая, Маша понимала лучше многих, что такое родной дом и родные!..