— То тебе это не нравится, то другое, — отчитал Иван Федорович. — Угоди на тебя! Ты, что ли, с ней жить будешь? Свадьба на то и есть свадьба, что там пляшут да поют.
— Так-то оно так, — не могла забыть давней обиды Дарья Семеновна. — Юбочка-то, говорю, выше колен была. Срамота! Сказала ей, как же — рта не дала открыть!
— Эк-ка, преступление! Теперь все девки так ходят, мода.
— Обо мне в газете не писали! — задетая за живое, огрызнулась Дарья Семеновна.
— Писали, писали! — передразнил жену Иван Федорович. — Язык у тебя — как вон бетономешалка. В газете писали, да за ту писанину райком кое-кому так надавал — век не забудут! Так что не мели, ни с какой стороны девку не похаешь. В партию приняли, заочно университет кончает. На работе любого за пояс заткнет. Портрет вон у райкома на доске Почета висит! А уж по красоте во всем Сэняже такой нет! Чего еще тебе надо? По правде-то, Федьке нашему еще тянуться до нее! Дай бог, чтоб в руки его взяла!
— Такая не только в руки возьмет — на голове его гнездо совьет, — мрачно пообещала Дарья Семеновна.
— Опять попусту мелешь. Если Татьяна не возьмет его в руки, другие возьмут, хуже будет. — Устав от пререканий, Иван Федорович перешел к чисто деловым вопросам. — Решили — будет балабонить. Сходила бы к Ландышевым, поговорила бы там о том, о сем, по-женски. Да на свадьбу переведи. Ну, про это тебя нечего учить. Пока не началась уборка, эту гору надо бы свалить с плеч. Да прихвати какой-нибудь подарок, тетке этой чертовой, Марьке. Чтобы кривляться да ломаться не стала!
— А ей и нечего ломаться. — Отстаивая старые пристойные обычаи, в данном случае Дарья Семеновна решительно брала на вооружение новые. — Теперь не как в бывалошные года. Захочет выйти замуж — и на мать не посмотрит, и удерживать никто ее не станет.
Дарья Семеновна приоделась, прикинула, что захватить с собой, ушла к Ландышевым. Вернулась она от них вроде бы довольная и приемом и предварительными переговорами.
…Тани дома не было. Стол, за которым угощали Дарью Семеновну, остался неубранным; Поля, улыбаясь, утешала мать, смахивающую передником слезы.
— Что ты, мама, плакать-то зачем? Поди, не какая-нибудь беда.
— Для моего старого сердца, доченька, и это беда. Все будто ладно, а уж не знаю, чего боюсь. Из-за Танюши…
— Ну и чего боишься? Семья хорошая, живут втроем. Достаток полный. Чего еще?
— Это-то понятно. А только люди не зря говорят: пье-ет, а спину не гнет. Больно уж, слыхивала, балованный он.
— Работать будет! Вот поженится и опять на трактор.
— Да и Танюша что-то молчит…
— Какая ты, мама, на самом деле! — вступилась Поля за сестру. — Что ей самой теперь кричать всем: «Замуж хочу! Выдавайте меня скорее!»
Поля поднялась, начала прибирать со стола. Мать помолчала, тревога все-таки не покидала ее.
— Все равно сердце чует что-то неладное. Ты, Поля, хоть поговорила бы с Танюшкой. Как она сама-то?
Поля подошла к матери, обняла ее за плечи.
— Я, мама, с ней разговаривала. Знаешь, что сказала? «Если, говорит, выйду, то только за Федю».
— Что же тогда?.. Сколь ни живи вместе, расставаться, видать, надо. — Не очень последовательно мать положила в рот конфету, из подарка Дарьи Семеновны, похвалила: — Мягонькие, по моим зубам. Да и сладенькие!
О своей будущей совместной жизни упорно, каждый вечер, говорил Тане и Федор. Таню многое в нем после возвращения из армии настораживало. Его словно бы подменили, не тем он стал Федором, с которым она училась, дружила в детстве, в юности и которого два года назад провожала на службу. Не нравилось ей, что у него теперь почти по плечи длинные волосы, что от него, как от девушки, пахнет духами, не нравилась его нынешняя бойкость и настойчивость. Но еще больше беспокоило Таню то, что от Федора частенько попахивало водкой. Тревожило, беспокоило, но оттолкнуть его она не могла — столько-то ожидаючи! И в душе верила: будут вместе, он непременно станет другим, прежним, даже лучше! Да и сам Федя уверял, что как только они поженятся, капли в рот не возьмет. Он до сих пор ругал себя за то неладное, со встречи, застолье.
— Ну свинья я, Танюша, свинья! В первый же день налакался как зюзик! Прости, милая, пойми, из-за ребятишек майора несколько ночей не спал. Да и от радости, вот и повело. От тебя, может, еще пьянее был!
— От меня! — потихоньку отходила, сдавалась Таня. — Если б я нужна была, так бы не свалился.
— Да я же не из дома удрал.
— Вот что, Федя, — Таня все-таки прямо сказала то, что должна была сказать: — Если еще хоть раз напьешься, больше не приходи.