Я вышел, чтобы осмотреть телятник и вторую ферму, а когда вернулся, в красном уголке никого уже не было. Только сторожиха Раиса Всеволодовна Школина сидела у окошка и заводила будильник.
— Каждые два часа подкручиваю, — улыбнулась она. — С ним веселее ночью-то. Ведь всю ночь не присядешь, а он и подгоняет еще. Навоз убирать надо да поглядывать за коровами-то…
— А что? Бывает…
— Да все, милый, бывает. В воскресенье, в четвертом часу утра, подхожу вон в левый угол-то, где коровы Тамары Николаевны стоят, и вижу: одна, Милка, кажется, двадцать семь литров дает, перекрутилась на цепи-то и лежит, пена изо рта. Я так и обомлела. Попробовала — не поднять мне одной-то. Побежала на вторую ферму, там Саша Романычев был, вдвоем и управились. Пол пришлось выламывать, чтобы цепь-то ослабла. Да мало ли чего бывает, сотни коров на тебе. Вдруг пожар или стихия какая. Ночной сторож — это только название. У нас ответственность побольше, чем у доярок. Председатель сам сторожей-то подбирает. Я вот член правления и член народного контроля…
В коридоре раздались голоса, звон чего-то стеклянного.
— Это Руфима Короткова с Тамарой Николаевной. Все уже дома, а они еще с коровами. За фершалом ходили, прямо из кино его вытащили: осматривай, и никаких, лечи скорее. У той и у другой по две коровенки что-то приболели, на ночь им надо уколы делать, а фершал не торопится, вот они его и привели. Заботятся. Не хотят, чтобы надои-то снизились. Соревнование, как мой будильник, так всех и подгоняет. Такого соревнования еще никогда не было. Прямо до драки. У нас и мальчишки-то в деревне знают, какая доярка впереди идет. А теперь вот с этой «Родиной». Как уполномоченных из самой Москвы ждут лавровских-то. Кто кого — всем интересно. Наши доярки молодцы, старательные. А в Путятине еще лучше. Некоторые из наших только за три тысячи литров перевалили, а у них у всех больше пяти тысяч. А Дарья Шалина почти шесть тысяч надоила. За ней, кажется, Капустина Нина идет, Альбина Мазаева. Мы у них учимся, а они у нас кое-что полезное перенимают…
Было уже темно, когда я вышел на улицу. Чистые и крупные мартовские звезды пульсировали по всему небу. Заметно и быстро морозило. Воздух был колюч и ощутим в горле. От ледяных пленочек, схвативших лужицы, бодро пахло свежестью. На той стороне поймы, как раз напротив Лаврова, красными огнями горела телевизионная промежуточная вышка. И откуда-то снизу, от реки, доносилась песня. Это, наверное, девушки возвращались из кино.
В Путятино мы собирались вместе с секретарем парткома Григорием Николаевичем Матвеевым. Он планировал провести там беседу с доярками, но планы у него изменились.
— Я завтра там побываю, — сказал Матвеев. — А сейчас с утра пораньше партийное бюро хотим провести. Вроде персонального дела, понимаешь… Какие только штуки жизнь не выкидывает и как неожиданно порой человек раскрывается! Инструктор из района приехал, культурненько нажимчик делает, чтобы одному нашему кандидату в члены партии порядком всыпать, чтобы наподобие морального разложения пристегнуть. Якобы, мол, он семью разбил, двух детей обездолил. Он холостяк, молодой, полюбил женщину замужнюю, с двумя детьми. Она последнее время и не жила с мужем-то, он бил ее, издевался. Потом она официально развелась. Он ушел, уверенный, что она теперь пропадет без него: двое все-таки на руках, кому такая нужна. А она вот нужна оказалась. Бывший муж-то увидел, что она с другим в контактах, заело, видно, его, он взял да жалобу и накатал в горком. И она тоже написала. Из горкома жалобы к нам: разберитесь. И вот перед самым бюро заходит ко мне тот молодой-то и бух на стол свидетельство о браке: расписались. Час назад расписались. Вот и кому нужна с двумя. Если хорошая, то и с тремя нужна. Видите, как повернулось? Где же тут моральное разложение? Вот и думаю, какой настрой дать, куда коммунистов нацелить?..
Матвеев секретарем парткома недавно и не любит разные аморальные дела, не привык еще, не обтесался. Он лучше все фермы обойдет, побывает в самых дальних бригадах.
— Так что прошу извинения, — говорит он мне. — Вас там Ульяна Александровна Базина встретит. Она, кстати, в Путятине и живет…
От Тетеринского до Путятина — рукой подать. Перевалишь бугор, и вот она, обсаженная ветлами небольшая деревня. Я бывал здесь и раньше. Шел вот этой же полевой дорогой. Только тогда была осень. Стояли над кюветами березки, сыпали золотыми листьями. Огромными полотенцами спускались с холмов разостланные льны. Дым тянулся с картофельных полей. Там работали студенты, жгли сухую ботву, носили на повозки тяжелые корзины. А над Солоницей, над ее темной холодной водой, тянулись черной сеткой грачи…