Походив по фермам, лавровские и тетеринские животноводы собрались все вместе, и посыпались вопросы с обеих сторон.
— Поголовье-то на сто га как у вас в Тетеринском выглядит? — спросила Ульяну Базину Софья Плошкина.
— Сорок четыре головы.
— А у нас двадцать восемь только. Видите, Пал Ефимыч?
— Да, вижу. И за жирность молока они дополнительно платят — тоже хорошо. И это нам надо взять на вооружение.
— Лавровцы, сколько вы за февраль-то от каждой коровы надоили? Неужели опять сбавили?
— И не говори, подружка, сбавили на тридцать литров. А всего 187 на корову взяли.
— А у нас на каждую голову по 233 килограмма падает, 18 кило мы плюсуем.
— Как-то вы незаметно выскочили с животноводством. Все тихо вроде было, и вдруг тетеринцы нас обходят…
А Матвеев и Миленин, два секретаря парткома, сели в сторонке, у них помимо молочных дел и свои вопросы есть. Миленину понравилась наглядная агитация, лицевые счета доярок, которых нет пока в «Родине», настенная карта распределения коммунистов по ответственным участкам, подведение итогов соревнования, торжественное вручение поощрений. Они тихо разговаривали между собой, но и не забывали прислушиваться к животноводам, к их спорам. А споры тоже были. Не без этого. Не все устраивало лавровцев. А может, и зависть кое-кого подталкивала на задиристость. Шалыгин умело гасил острые моменты, глушил их юмором. Гибкость у него хоть и мужицкая, прямая, но зато понятная. Да и перед ним не академики сидели, а свои люди. Животноводы даже как бы забыли, что из разных колхозов: интересы и дела общие. И задача одна: не подкачать в решающем году пятилетки, дать побольше и хлеба, и молока, и мяса. Шалыгин заметил, что Пахомову обе фермы понравились. Он с радостью наблюдал, как Павел Ефимович рассматривал и коров, и телят, и первотелок. И вопросов он дояркам задавал много, рассказывал о своих фермах.
— Спасибо вам, дорогие друзья! — заявил Павел Ефимович растроганно, — За науку спасибо. Горько признавать, но не скрою: да, мы поуспокоились немножко, с коровками поотстали. Но сдаваться не собираемся. У нас урожай выше…
— Приедем к вам хлебному делу учиться, — сказал Шалыгин. — Через две недели и прикатим. Семена нам покажете, технику.
— Ох, и хитер ты, Шалыгин! — шутливо выкрикнула Софья Плошкина.
— Никакой хитрости, соседушка. Соревноваться — значит учиться, помогать.
— Верно, шевелиться надо! Под лежачий камень вода не течет. А тетеринцы шевелятся!
— Ну, Павел Ефимович, не наведешь у нас механизацию, уйду в Путятино, к Дарье вон в помощники, — сказала Валентина Филина. — Или к Нине Федоровне Капустиной. Возьмете меня, бабы?
Гостям и уезжать не хотелось. Павел Ефимович долго жал руку Шалыгину и, уже садясь в машину, сказал:
— Науку вы нам хорошую преподали. Думать есть над чем. А по хлебным делам ждем тебя, агрономы у нас способные.
Отчетно-выборное собрание в Тетеринском было назначено на час дня. Но уже в одиннадцать в Доме культуры было полно народу: в фойе работал буфет, продавали лимонад, конфеты в коробках, бутерброды. Все были принаряжены, разносился в коридорах смех. Парни с красными повязками на рукаве, назначенные Матвеевым приглядывать за порядком, загородили дорогу продавщице Ольге, недавно вышедшей замуж за тракториста Володю Негорюхина, острили, похохатывая:
— Была ты, Оля, Нуждина, а стала Негорюхина! Горевать тебе не придется!
— Эй, пацаны, марш отсюда! Витя, не пускай детей!
В комнатке за сценой комиссия из пяти человек во главе с агрономом, поторапливаясь, сортировала подарки, купленные в Костроме. Три раза ездили за покупками и набрали всего целую машину: отрезы, электробритвы, платья, транзисторы, торшеры. Надо все это запаковать, надписать, чтобы не перепутать потом. В последний момент возникли вдруг вопросы, и члены комиссии уже несколько раз бегали наверх к Шалыгину советоваться, и тот, морщась от досады, выгонял их, посылал к Матвееву.
— Нет возможности доклад почитать, хоть замок на двери вешай! Нина! А где Нина? Где секретарь?
— Она, Валентин Александрович, прическу делает, ей в концерте выступать.
— Все разбежались, в ответственный день ни малейшего порядка!
Шалыгин при модном широком галстуке, на щеке у него порез от усердного бритья, он переживает так, что у него «болит подреберье». Уж сколько раз его переизбирали, ничего вроде и сейчас за собой предосудительного не чувствует, а спокойствия нет, руки дрожат, словно кур воровал, и строчки на листках доклада прыгают, как живые.