Потом уже ап Койл использует хитрый приём — отбивая меч йомуна, он отводит его по дуге вверх и, не прекращая движения, наносит колющий удар в лицо Килча. Тот успевает отдёрнуть голову, но на щеке его остаётся длинная полоса, которая тут же наливается кровью.
Килч яростно рычит и наступает. Его меч то и дело угрожает противнику — в бедро, в голову, в грудь, по руке снизу, в бедро… Ап Койл отступает, отбивается, но в его движениях не появляется суеты и лицо сохраняет выражение спокойного азарта. Всякому видно, что это бывалый боец. Может быть, ему недостаёт искусства, но спокойствия и твёрдости духа не занимать.
Потом в какой-то момент кажется, что вот сейчас его меч дотянется до виска йомуна и располовинит это бородатое налившееся кровью лицо, превратит его в кровавый обрубок. Но Килч снова чудом уклоняется, отступает на пару шагов и опускает меч. Он тяжело дышит. По лицу стекает пот, который наверняка смердит пивом и чесноком. Из рассечённой щеки бежит кровь и заливает кожаную рубаху.
Ап Койл тоже опускает меч и смотрит на противника.
Я жду, что вот сейчас йомун повернётся к свите и сделает знак спустить собак. И он делает знак.
Из кучки стражников выходит один и протягивает йомуну второй меч — тонкий, обоюдоострый, с длинным суженным остриём, рассчитанный больше на колющий удар. Лёгкий фехтовальный меч — не для битвы, для убийства.
Сплюнув, утерев рукавом потное лицо, Килч снова бросается на противника. Он заметно устал (выпитое даёт о себе знать), но теперь у него два меча и его удары сыплются один за другим, так что хватает работы и ап Койлову мечу и щиту.
Двадцать… тридцать… шестьдесят вдохов…
Ап Койл вдруг вскрикивает, замирает и делает неуверенный шаг назад. Хевни вздрагивает, до боли сжимая мой локоть. Наверное, она тоже заметила, как тонкий меч Килча шустрой змейкой скользнул под щит ап Койла и тут же вернулся назад, и остриё его покраснело.
Килч ухмыляется, потом смеется. Он подносит остриё меча к губам и слизывает с него красное. Довольно щерясь, облизывается и причмокивает губами.
— Какая горячая! — говорит он. — И солёная.
А его противник медленно клонится к земле. Падает на одно колено, упираясь мечом.
По толпе проходит вздох.
Ап Койл, покачиваясь и упираясь в землю щитом и мечом, стоит на одном колене. Кажется, он прилагает все силы к тому, чтобы не упасть. Даже здесь слышно, с каким сипом и свистом он дышит.
А Килч стоит перед ним, небрежно ухмыляется и ждёт.
— Зря ты приехал сюда, сир, — говорит он, переводя дыхание. Голос его глух и отрывист. Ему ещё не хватает воздуху после схватки. — Но ты сам виноват, не я тебя позвал. Теперь ты умрёшь, сир. Ну, и что хорошего вышло из твоей дурацкой мстительности? Жил бы да жил себе…
— Но я ещё не умер, — отвечает ап Койл и поднимается. Не знаю, чего ему это стоило. Не знаю, но могу представить.
Он стоит, пошатываясь. Потом сбрасывает с руки щит, который, видать, уже не в силах удерживать. Теперь видно, как по рубахе его течёт кровь. Удар пришёлся вниз, под нагрудник.
— Ещё не умер, — говорит он и делает шаг в сторону йомуна, беря меч на изготовку.
— Ну так сдохни, а мне это надоело! — рычит Килч и делает знак псарю.
Тот торопливо отстёгивает цепь от собачьих ошейников и кричит какую-то команду. Один за другим псы в три прыжка оказываются рядом с ап Койлом. Тот успевает встретить одного ударом меча, но второй уже прыгнул, вцепился ему в лицо и повис, намертво сомкнув челюсти. Второй — раненый, но, кажется, даже не заметивший нанесённой раны, — вцепляется в коленный сгиб воина и грызёт, дёргает, грызёт, захлёбываясь рыком, перехватывая, нащупывая кровеносные сосуды.
Ап Койл падает. Тогда первая псина отпускает его лицо и вцепляется в горло. А второй терзает бедро, подбираясь к животу, норовя просунуть морду под подол рубахи и вцепиться в пах.
Ещё через мгновение всё кончено. Первый вырывает из горла воина большой кусок мяса. Фонтаном бьёт кровь. По толпе проносится ропот. Кто-то из женщин плачет.
А йомун, даже не глядя на это собачье пиршество, поднимается обратно на холм, к своему замку.
Всё кончено.
Всё кончено.
Хевни смотрит на площадку, где шёл бой, и в лице её нет ни кровинки.
Я озираюсь. Пора мне уходить отсюда, пока толпа не поредела, и мальчишка с отрубленной рукой не стал слишком заметен. Вряд ли про меня забыли. Йомун Килч никогда ничего не забывает.