— Чего уставилась? — говорю я.
— Очень надо на тебя уставляться, — отвечает она и переводит взгляд на папоротники, чтобы не смотреть на меня. На надолго её не хватает. Как только я поворачиваюсь уходить, она спрашивает:
— Почему у тебя нет руки?
— Отрубили на войне, — говорю я.
— Врёшь. Ты не был на войне.
— Я взял знамя в битве при Черни, — говорю я и ухожу.
Но она плетётся за мной, я слышу её лёгкие осторожные шажки за спиной — тлип-топ… тлип-топ…
Почему такой странный получается звук я не сразу понимаю. Оглянувшись, чтобы посмотреть, вижу, что девчонка-то — хромая. Похоже, одна нога у неё короче другой.
— Как тебя зовут? — спрашивает она, поравнявшись со мной.
— Тебе какое дело?
— Меня зовут Хевни. А тебя?
— У меня нет имени. Родители зовут меня «сынок».
— Хорошо, тогда я стану звать тебя Йегль. Сынком я тебя звать не буду.
— Почему — Йегль?
— Это имя нравится мне больше других.
Я останавливаюсь и смотрю на неё.
— Хочешь поцеловать меня, Йегль? — спрашивает она.
— Нет, — говорю, — ты хромая.
— А ты — безрукий.
— Всё равно не хочу.
— Дурак. Ты должен хотеть поцеловать меня. Все мужчины хотят целовать женщин. И жениться на них, чтобы те согревали их по ночам, и готовили им еду, и ждали из битв.
Я пожимаю плечами: мне всё равно, я не хочу целовать эту прилипчивую девчонку и не хочу, чтобы она ждала меня из битв.
— Рука у меня отрастёт, — говорю я. — Через две луны будет как была.
— Опять врёшь, — насмешливо говорит она. — Так не бывает.
— Бывает.
— А вот и нет.
— А вот и да.
— Нет.
— Ты мне надоела!
— Сам дурак!
Я бы мог хорошенько задать ей и с одной рукой. Мог бы вообще её зарезать моим «листиком», пусть у неё тоже есть нож. Но я просто бросаюсь в ложбину, что открывается слева, и бегу, пока её смешные шаги — тлип-топ… тлип-топ… — не затихают на Пьяной дороге где-то в сумраке.
— Отдай мне твою руку, — говорю я отцу.
Он долго осматривает мой обрубок, потом щипцами достаёт из очага тлеющие уголья, прижигает культю и перевязывает. Воняет горелым мясом, и боль такая, что хочется откусить отцу ухо, когда он склоняется к моему плечу. Ухо у него прозрачное и розовое в свете свечи. Наверное, в нём много крови, оно очень сочное. Но мяса в нём совершенно точно нет, один только хрящ. И всё же это было бы лучше, чем ничего.
— Я не могу отдать тебе свою руку, сынок, — говорит он. — Я бы отдал — мне не жалко, но одной рукой я не смогу рубить лес и тогда мы все умрём с голоду — и ты, и мама, и я. Не могу сынок. Но я сделаю тебе деревянную руку. Очень красивую деревянную руку. Не отличишь от настоящей. Завтра же и начну, сынок. А потом у тебя вырастет новая. Не пройдет и двух лун, как вырастет, сынок. Мы будем обрезать понемножку деревянную, пока настоящая будет расти, так что никто ничего и не заметит.
— Нет, не вырастет, — говорю я. — Так не бывает.
— Вырастет, сынок, обязательно вырастет. А если я отдам тебе свою руку, мы умрём с голоду. Как я буду рубить лес?
— Неправда, — возражаю я. — Я не умру с голоду. Если кончатся мыши, я могу пойти убить человека и съесть.
— Людей убивать нельзя, сынок, — хмурится отец.
— Охотников — можно.
— Нет, и охотников нельзя. И есть людей тоже нельзя. Если ты привыкнешь есть людей, ты станешь опасен для всех нас. Тогда мы с мамой не сможем укрывать тебя от магистрата.
— Люди — вкусные? — спрашиваю я.
Он смотрит на меня с удивлением и жалостью. Ему меня почему-то жалко. Мне ни разу не было жалко его.
— Я не знаю, сынок. Я никогда не ел людей.
В углу стонет и всхлипывает мать. Она ещё не умерла, но каждый день говорит, что завтра умрёт.
— Отдай мне материну руку, — говорю я тогда. — Ей она всё равно не нужна, она хоть как умрёт не сегодня завтра.
Лицо у отца вытягивается.
— Нет, — мотает он головой и, кажется, готов заплакать — такой-то здоровенный мужичина, лесоруб. — Нет, это нельзя. Сам подумай, сынок, разве можно тебе иметь взрослую женскую руку? Нет, это нельзя. Пусть уж рука остаётся маме. Пожалей её, сынок, ей и так плохо. Ей очень больно.
Потом он говорит:
— Теперь, сынок, тебе нельзя больше появляться на улице. Понимаешь? Йомун Килч наверняка запомнил тебя. И даже если не запомнил, охотники уже по всему селению ищут мальчика с отрубленной рукой. Понимаешь? Теперь тебе нельзя появляться на улице, тебя убьёт первый встречный охотник.