Нам нельзя спасать сразу обоих, сказала твоя мать, потому что детей положено нести в магистрат. Но ведь в магистрате не знают, что я родила двоих. Мы можем спасти хотя бы одного, а второго отнесём, пусть видят, что он родился мёртвым.
Вот так получилось. Так получилось, сынок. Мы очень рисковали, но твоя мать будто сошла с ума — уж так ей хотелось ребёночка, что просто обезумела она, право слово. Да и я не лучше умом был. А после земляной болезни она уж не могла снова родить… Поплакали и сделали, как она решила. Вот так всё и вышло, сынок. Вот так.
Он поднимается, делает шаг от ямы и я перестаю его видеть.
Потом я слышу, как хлопает дверь. Он ушёл.
Не знаю, куда отправился этот обезумевший лесоруб. Но когда вернётся, он убьёт меня. Он тронулся умом от голода.
На лежаке стонет и бормочет мать.
Я зову её.
— Что? — отзывается она. — Что тебе, сынок, милый?
— Отец тронулся умом, — говорю я. — Он посадил меня в яму и говорит, что я нимху.
— Ох, сынок, сынок… — причитает она. — Знал бы ты, как мне больно.
— Мать, спаси меня, — говорю я матери и выбрасываю из ямы верёвку. — Подержи верёвку, чтобы я вылез и не умер с голоду. И чтобы отец не убил меня. Умираю, как хочется есть.
— Я очень хочу спасти тебя, сынок, — пыхтит она в ответ. — Очень хочу. Но не знаю, смогу ли я подняться с кровати. Боль грызёт меня, сынок. Всю выгрызла изнутри. Не знаю, смогу ли я встать с лежака. И верёвку держать я не смогу, сил нет, сынок, уж прости меня.
— Ты попробуй, — говорю я. — Умереть, как хочется есть. Я пойду и найду что-нибудь съестное. Себе и тебе. Обоим.
— Я уже пробую, сынок, милый, — отзывается она.
И действительно пробует, я угадываю это по тому, как скрипит под её телом лежак.
— Я привяжу верёвку к лежаку, — говорит она. — Сама-то я ведь не смогу удержать тебя. Очень мне плохо, сынок, милый, ты бы только знал, как мне плохо. Боль изгрызла меня всю. Нет сил.
— Я знаю, — говорю я. — Я знаю, что тебе очень плохо, мать.
— Да, сынок, и я очень ослабела, не смогу удержать тебя. Поэтому я привяжу верёвку к лежаку и брошу тебе конец. Ты только подожди. Подожди, потому что я очень медленно всё делаю. Умру я скоро, сынок.
Она возится и скрипит лежаком очень долго, так долго, что я жду, что вот-вот вернётся отец и помешает ей.
Но отец не возвращается. Проходит много времени, пока конец верёвки падает мне на голову.
— Вот, сынок, — слышу я голос матери. — Привязала. Попробуй, крепко ли. Сил-то у меня совсем не осталось.
Я пробую, дёргаю верёвку, повисаю на ней. Она держит. С одной рукой мне будет очень неловко и тяжело — не знаю даже, смогу ли вылезти. Если бы мать была здорова, она бы вытащила меня.
Хватаюсь за верёвку покрепче, вцепляюсь в неё зубами, помогая руке, крепко сжимаю ступнями. И начинаю лезть.
Лезу долго. Два раза, теряя силы, отпускаю верёвку и падаю обратно в яму. Она совсем не глубокая, если бы у меня была вторая рука, уж давно был бы наверху. Я готов расплакаться. Но если расплачусь, то раскисну и уже точно не выберусь.
Наконец, с четвёртого раза у меня получается и я вылезаю. Долго лежу на полу, переводя дыхание и собираясь с силами, чтобы подняться.
Мать смотрит на меня с лежака воспалённым сухим взглядом. В нём нет ни радости, ни облегчения — только боль.
— Я выбрался, — говорю я.
— Хорошо, сынок, милый, — кивает она. — Хорошо, что у тебя получилось. Ох, как мне больно! И хочется пить.
— Я могу принести тебе воды.
— Хорошо было бы, сынок, — жалобно произносит она.
Я иду к бочке и возвращаюсь с ковшом воды. Вода такая холодная, свежая, и мне вдруг так хочется пить, что я, не донеся, выпиваю воду сам. Тогда возвращаюсь к бочке и зачерпываю ещё один ковш.
Мать медленно, с трудом, цедит воду. Потом голова её падает обратно на лежак.
— Я умру, сынок. Скоро умру, — говорит мать, с тоской глядя мне в лицо.
— Да, — отвечаю я. — Умрёшь.
— А как не хочется! — стонет она. — Знал бы ты, как не хочется мне умирать, сынок, милый. Хочется знать, как твоя жизнь сложится, что будет с тобой дальше. Не судьба.
— Ничего.
— Ничего. Только очень уж больно — просто сил нет, как больно. Грызёт и грызёт всё тело эта проклятая боль. В груди. И в животе грызёт. Убил бы кто меня.
— Я могу, — говорю.
— Ты? — она находит мои глаза взглядом. — Маленький ты. Я бы попросила, да маленький ты, сынок. Жалко тебя. Я бы попросила… Отец-то отказывает мне.
Я говорю:
— Попроси.