– Я хочу увидеть дневники Вилада Нордау. Это возможно?
Жало вздрогнул. Но не оттого, что появление Беккета стало для него неожиданностью.
– Нордау? – скептически протянул он. – Зачем вам нужны записки этого сумасшедшего?
– Насколько я знаю, Нордау был ученым. Великим оракулом, – возразил Джим.
– А еще – сумасшедшим! – повторил Норман. – Но ваша воля, молодой человек. Если вы найдете зерно истины в бреде, что на старости лет нес этот «великий оракул», я буду за вас только рад…
Вернувшись в закуток архивариуса, Джим налил себе еще чаю и задумался. По какому следу он идет? Получалось, что он просто-напросто занимается ерундой. Дневники Вилада Нордау – это баловство. Сиюминутный интерес, никак не относящийся к делу, ради которого он прибыл в Оршен. Они косвенно связаны с Винсентом Старом – настолько косвенно, что это больше похоже на желание прицепиться хоть к чему-нибудь, но никаким образом не продвинут его в расследовании убийства Дианы.
Он приехал в родной город, чтобы отмыть имя отца и отомстить за смерть сестры, а вместо этого валяет дурака. Да, назначение Стара на место Ника выглядит подозрительно, но это никак не связано со смертью Дианы.
Никак.
А вчерашняя выходка и вовсе выбивается за пределы разумного. Что на него нашло? Мечтая о карьере судьи, он ведь прекрасно понимал, что место Ника однажды займет кто-нибудь другой, а его очередь подойдет не скоро. Да, биография Стара далека от идеальной, но ведь он был мальчишкой в то время, когда на улицах Оршена резвилась Красная Гильотина.
А теперь, когда письмо Джима дойдет до редакции «Столичного Вестника», репутация несчастного будет испорчена навсегда.
Беккету внезапно захотелось попасть в Пустые Зеркала и загадать желание заново. Ибо подаренная ими зацепка привела его в такие дебри, что теперь он не знает, куда ему идти дальше.
А потом вспомнил, что измерение желаний сделало с Клайдом, и успокоился. Пожалуй, ему повезло. Хотелось скорее извиниться перед Норой и узнать, зачем она ночует в доме удовольствий и внушает всему миру, что она элитная проститутка, хотя ею уже не является. Это ведь тоже наверняка связано с Зеркалами, которые исполнили ее желание как-то не так.
У него теперь есть деньги. Точнее, будут деньги. Много денег. И он может… что он может сделать для тех двоих, что помогли ему?
Додумать Джим не успел: Норман принес три пухлые тетрадки.
– Ты ничего не найдешь здесь. – Положив их перед Джимом, старик заразительно зевнул. – Не буду спорить, что в начале пути этот полоумный был великим ученым, но… ты же понимаешь: если бы в его дневниках было что-нибудь стоящее, они бы не лежали в открытом доступе.
Джим вздохнул, успешно подавил ответный зевок и сделал глоток из чашки. Гул в общем зале нарастал: посетители пользовались отсутствием смотрителя и оживленно обсуждали полученные знания. Вот она – сила солнца. В такие дни, особенно после затяжной слякоти, люди оживают. Осенняя меланхолия отступает, и ее место занимает душевный подъем, заставляющий жаждать деятельности. Творить добро и получать знания.
Если так подумать, его вчерашние глупости и сегодняшние озарения легко можно объяснить кардинальной сменой погоды.
– Мне интересно, – ответил Джим. – Не так много в нашем городе рождалось великих людей, а к старости не всякий сохраняет острый ум. Вот вам, пожалуй, тоже стоит заняться дневниками.
– Хочешь сказать, что надо писать мемуары, пока я не превратился в полоумного идиота? – усмехнулся Жало.
Джим потянулся к первой тетрадке. На развороте обложки было написано: «Завтра наступит не для всех».
– Завтра наступит не для всех, – произнес Джим. – Кто знает, что принесет новый день. Может быть, стоит сделать что-то здесь и сейчас?
– Мудрые слова, молодой человек, – кивнул Норман. – Я надеюсь, что чтение дневников поможет вам. Хотя бы тем, что вы отринете мысль, будто они имеют какой-то смысл.
Оставшись один, Джим допил успевший остыть чай и принялся за чтение. Фраза на форзаце отпечаталась в сознании, и было немного трудно вникать в содержание остального. А остальное действительно казалось бессвязным бредом. Просто размышления старого человека, который считает собственный опыт уникальным. Поучительный тон не раздражал Джима, а вот смысл стремительно ускользал. Пространные рассуждения о бренности жизни сменялись сентиментальными воспоминаниями Вилада о своей молодости, когда кровь в его жилах была горяча и он умел влюбляться. Сначала Джиму показалось, будто молодой Нордау был тем еще повесой, но, добравшись до конца первого дневника, он понял, что каждый раз несчастный одинокий старик вспоминал одну и ту же женщину. Некую Джейн Рунке, которая впоследствии стала Джейн Нордау, его женой.