Мне всё казалось, что история — с подвохом. Слишком уж простое условие — чтоб у вещи всегда был хозяин. Кто ж откажется от великолепного холодного оружия, хотя бы и в наше время? Коллекционеры и музейщики с руками оторвут. А уж в Тёмные века, когда это был вопрос выживания… Нет, не сходится. Либо боги героя надули, умолчав о последствиях владения этим мечом, либо часть легенды до нас не дошла.
Впрочем, лезть с этим к актёрской братии я не стал, страсти и так кипели нешуточные.
— Мы должны сделать маски основных характеров, как в древнем театре.
— Это бред! Какая тогда будет актёрская игра?!
— Санни, искусство — это условность.
— Но не до такой же степени!
— Ребят, стоп, у меня идея! Да, пьеса из Тёмных веков, но давайте уберём рассказчика. Пусть действие идёт своим чередом, без пояснений.
— Хорошо, а кто тогда скажет финальную фразу про меч, ушедший в мир?
— А давайте сделаем это… образно. Уйдут оплакивающие, и на сцену выйдет…
— Посланник богов?
— Нет, боги отступились от меча. Пусть это будет судьба.
— А это идея. Рок, фатум — важный элемент пьес той эпохи, а мы выведем его на сцену.
— Лады, как ты себе всё это представляешь?
— А кто меня всё время перебивал? В общем, уйдут оплакивающие, и на сцену выйдет судьба.
— В маске. Потому что в лицо её никто не знает.
— В маске. Вынет меч из ножен, поднимет его вверх, над людьми, и уйдёт в зал.
— В какой ещё зал, мы на улице выступаем.
— Тем лучше. Это Круглая площадь, от неё несколько улочек расходятся в разные стороны. В одну из них судьба и уйдёт.
— А это классная идея.
— Хорошо, а кто сыграет судьбу?
— Ну… Эээ… Дэй!
— Что?! — я чуть не подскочил на подоконнике.
— Дэй, ты сыграешь судьбу? — я призадумался, было ли это вопросом.
— Стоп, люди, задний ход, — я отложил книгу, — У меня актёрских талантов — кот наплакал. Да я и не занимался этим никогда.
— А кто с невинным видом впаривал квартирному хозяину, что приехал на каникулы к дяде? И про школьные нагрузки, от которых просто необходимо отдохнуть? Не прибедняйся. Тем более тебе и говорить ничего не придётся.
Ну, впаривал. Так там стимул несколько другой, как на вокзале, когда убедить полицейского в том, что родители отошли и сейчас вернутся, нужно просто позарез.
— Почему я?
— Потому что все роли уже распределены.
— Все? А кто‑то должен был играть рассказчика…
— Мэл не тянет на судьбу, хоть ты тресни. А у тебя внешность экзотическая. Соглашайся!
Я обвёл взглядом собравшихся. Комната у Эстер — актрисы, у которой я брал книги — тесная, так что сидели на всём: на стульях, кровати, даже на полу.
— Ладно. Я попробую. Только попробую.
И начались мои мучения. Казалось бы: в чём проблема? Пройти несколько метров сцены, принять меч у лежащего на возвышении Эмбера, пафосно показать его зрителям и не менее пафосно спуститься со сцены. Всё? Нет, не всё!
— Иди медленнее! Ты — судьба, ты неизбежен, тебе некуда торопиться! Так, сначала.
И так — раз десять за репетицию. Я тихо ругался. Я говорил, что в гробу видел такое творчество. Но каждый вечер всё начиналось сначала.
Параллельно с этим подбирали костюмы. Костюмерная маленькой труппы по большей части состояла из вещей, вышедших из моды лет десять — двадцать назад, зачастую перешитых во что‑то универсальное. Впрочем, были и костюмы, напоминающие исторические, но при ближайшем рассмотрении оказывалось, что вышивка на платье королевы — на самом деле узор, отпечатанный на ткани, и местами уже осыпается, а сапоги благородного разбойника — перекрашенные армейские, но старого образца. Заведовала всей этой пахнущей нафталином сокровищницей Аннабель, она и в обычные дни носила синие и голубые платья старинного покроя и укладывала толстенные косы в сложные причёски. Она же была гримёром. Как‑то Аннабель выловила меня после репетиции и затащила в забитую коробками и вешалками комнату, заставив примерять найденные вещи. Чёрные бриджи пришлись впору, рубашку с широким рукавом вроде тех, в которых поднимались на эшафот приговорённые аристократы в кино, явно стоит ушить в плечах. Армейским сапогам я вообще обрадовался как родным — не придётся ходить в костюмной обувке на тонюсенькой подошве. Отвертеться от плаща из чёрного шёлка (искусственного, разумеется), не удалось.
— Анни, не слишком ли много чёрного? — засомневался я. Где‑то вычитал, что человек, полностью одетый в чёрное, сливается с обстановкой, и окружающие его не замечают. Да и сокращение имени её изрядно бесило.
— Ничего, ещё время есть, придумаю что‑нибудь яркое.
В день представления дом походил не то на растревоженный пчелиный улей, не то на объятый пожаром бордель.
— Дэй, а ты что тут расселся? — бородатый режиссёр, с утра выслушивающий жалобы на пропавший в последний момент бутафорский кинжал, на не тот порядок выступления трупп, на пропустившего генеральную репетицию актёра и потому уже изрядно задолбавшийся, поймал меня за запястье, — А ну живо в гримёрку!
— Лерис, так мне же не надо вроде? Никто не знает, как выглядит судьба…
— И тебе надо. Давай, до выхода совсем немного времени.
Я взбежал вверх по лестнице, чуть не зацепившись дурацким плащом за перила.
— Аннабель, Лерис сказал…
— Знаю, что сказал. Держи.
Мне в руки легла полумаска из красной кожи. От её прорезей расходились чёрные линии. Не то лучи, не то следы чёрных слёз. Вот только слёзы не текут вверх.
— До последнего искала.
Я стянул ленты на затылке. Вроде удобно, обзор не затрудняет, есть шанс, что не грохнусь в самый ответственный момент.
— Спасибо.
— Не за что. Садись, я не закончила.
И тут я понял, что Аннабель сейчас оторвётся на мне за все мои подначки…
Тонкая кисточка прошлась по щекам и подбородку, слегка коснулась губ. Интересно, что она делает? Аннабель зачерпнула кончиками пальцев содержимое какой‑то баночки и провела по моим волосам. Я недовольно дёрнулся — не люблю, когда посторонние люди трогают мои хайры. Тем паче — внезапно, без предупреждения.
— Не дрейфь, отмоется твоя грива. В зеркало смотреть будешь?
Мда… Фантазия у Аннабель богатая… И больная. Сначала я даже не понял, что означают алые узоры, исчертившие нижнюю часть лица. Понятно, что продолжают линии на маске. Точно, кровь. Кровавые потёки. Даже несколько капелек прорисовано у губ. И такие же кроваво — алые пряди в волосах. Я коснулся одной — на ладони остался красноватый след.
— Не хватай зря, я же сказала — отмоется.
Помост для уличных представлений выстроили наскоро, завтра всё равно убирать. Ночной ветер теребил занавес. Я дожидался своего выхода, попутно наблюдая за происходящим на сцене. Конечно, пьесу я видел с десяток раз, но в свете фонарей, под открытым небом представление завораживало. Эмбер прекрасно справился (справилась?) с обеими ролями, и героя, и его сестры, из‑за которой началась заварушка с мечом.
Потрясающее создание. Видишь его в белом платье, в парике — и готов кричать: «Да это девушка!». Тонкая, хрупкая, с тяжёлой золотистой косой и бездонными испуганными глазами. Тут у любого нормального парня должно возникнуть только одно желание: набросить свою куртку на худенькие плечи этого дивного существа, обнять и не отпускать до скончания веков. Но когда Эмбер в мужской роли, всё иначе. Хрупкость оборачивается хищной гибкостью, черты лица словно заостряются (или это смена причёски так влияет? Свои волосы у Эмбера золотисто — русые, как тот парик, хоть и пострижены коротко). И двигается он абсолютно иначе. Фехтует, кстати, вполне профессионально, видел я в его комнате пару мечей, так вот, на реквизите таких зарубок не бывает.
Пьеса меж тем катилась к финалу. Лерис хлопнул меня по плечу.
— Как всё закончится, можешь не возвращаться сразу, погулять. Духова Ночь раз в году бывает, надо отрываться.
Плакальщики меж тем падали на колени у смертного ложа воина. Я шагнул вперёд, когда их вереница покидала сцену. Старался идти неспешно и смотреть поверх голов зрителей. Последнее было несложно. По контрасту с освещением сцены площадь казалась совсем тёмной. Возвышение, на котором лежал Эмбер — красиво задрапированные ящики из‑под фруктов. Думал я исключительно о том, чтобы случайно не повернуться к зрителям спиной. И вот тут случилось непредвиденное. Руки Эмбера, которые канонически должны были лежать на рукояти, сжимали ножны чуть ниже гарды, чтобы мне было удобнее вытащить клинок. Вот только он застрял. Меч был из какого‑то лёгкого сплава, один из эмберовых тренировочных, ножны к нему сделали непосредственно перед спектаклем и, видимо, неточно. Я драматически провёл ладонью от рукояти к клинку, чтоб скрыть неловкое движение. Придётся по — другому. Я взял меч из рук Эмбера (тот героически терпел мои манипуляции) и на вытянутых руках поднял оружие вверх, демонстрируя собравшимся на площади. Так, теперь надо попробовать… Хорош же я буду, если меч застрял намертво. Ура! Я снял ножны и небрежно отбросил их за кулисы. Хорошо, ребята поняли, к чему дело идёт, поймали — громкого «бряк» не получилось. С обнажённым мечом в руках я шагнул со сцены. Люди расступались передо мной. Я старался не глядеть в их лица, чтобы не испортить эффект. Миновал площадь и свернул в переулок между домами, где с облегчением сполз по стеночке. Даже не думал, что это отберёт столько сил. За моей спиной грянули аплодисменты.