Мы сворачиваем на другую улицу.
— Спасибо, что вытащила. Я знаю, что ты не обязана.
— Считай меня своим духом — хранителем.
— Попробую привыкнуть.
В украшениях я разбирался плохо, но неспокойная совесть подсказывала: за моё спасение Рин стоит отблагодарить. Можно было бы купить книгу, но тут слишком велик риск промахнуться с подарком. В ювелирные магазины я не стал даже соваться. И тут, как по заказу, на рынке мне попался небольшой лоток под выгоревшим полосатым тентом, тесно зажатый между какими‑то киосками. Безделушки, выложенные на цветастую шаль, поражали разнообразием форм, размеров и цветов.
— Не волнуйтесь, юноша, все застёжки и цепочки из медицинской стали, — пожилая продавщица приветливо улыбнулась. Седая, с аккуратной стрижкой, на плечи наброшен элегантный коричневый плащ, но глаза в сеточке морщин удивительно молодые, синие. Ей бы не за прилавком стоять, а предсказывать судьбу на каком‑нибудь глухом перекрёстке. — Кожа вашей подруги не пострадает.
— Сами делаете? — я с энтузиазмом поворошил пёструю груду и понял, что могу копаться в этой сокровищнице до следующего утра. Вот вроде бы ухватил что‑то диковинное, из плотно пригнанных друг к другу зелёных камней, потащил из общей кучи. Думал — браслет, оказалось, что‑то вроде ожерелья. Блин, как это женщины носят? Почти ошейник, неудобно же. Так, эту штуку я для Рин точно не куплю.
— Что вы хотите? — Женщина решила придти мне на помощь, когда я уже нацелился вытянуть одинокую цепочку с каким‑то сиреневым кристаллом. — Кулон, брошь, серьги? Девушка рыжая, русая?
— Брюнетка, кареглазая, — тут же сообразил, что большинство при таком описании представит типичную круглолицую и скуластую южаночку и добавил: — Только глаза светлые, как у меня.
— Тогда лучше что‑то красное, — тонкие пальцы сноровисто рылись в россыпях поделочных камней, металлических и деревянных бусин, — Подождите. Вот.
Женщина выудила откуда‑то пару серёжек, закреплённых на куске картона. Тёмно — красные непрозрачные камешки, снизу — подвески в виде птичьих перьев. Повертела в руках, привстала, расстегнула замочек одной серьги и на вытянутой руке подержала на уровне моего уха. Прищурилась.
— По — моему, подходит. И к цвету глаз, и к волосам. Ну что, берёте?
— Да, — я полез в карман за деньгами.
— Какие красивые, — Рин склонила голову, любуясь узором камней. В кои‑то веки родителей не оказалось дома, и мы расположились в её комнате, — Вот только у меня даже уши не проколоты.
— Хочешь, проколю? — ляпнул я и тут же пожалел о сказанном. Когда держишь себя в руках и боишься даже прикоснуться к человеку, подобная процедура — не самый лучший способ сохранить душевное равновесие. Но отступать было поздно.
— Мне понадобится виски, вата и швейная игла.
— А зачем виски‑то? У меня медицинский спирт есть.
Мы прошли на кухню — там было светлее. Рин опустилась на табурет, я склонился над ней. Глаза девушка закрыла.
Тяжёлый узел волос. Круглый вырез тонкого чёрного свитера. Еле уловимый аромат духов. Очень хочется провести пальцами по обнажённой шее. Это вышло бы так просто и естественно…
Так, только задрожавших в самый ответственный момент рук мне не хватало.
— Ты делал это раньше? — запоздало поинтересовалась Рин.
— Да, пару раз.
— Это обнадёживает… Ой!
Она вздрогнула, когда игла насквозь прошила мочку уха. Закончив, я протёр спиртом проколы и застёжки серёжек. Маленькие замочки защёлкнулись.
Рин тряхнула головой.
— Непривычно.
— Но здорово.
И опять — оборванное движение. Хотел отвести от её лица непослушную прядь, но рука опустилась, не коснувшись волос Рин.
Нельзя.
Рин.
Мама. Безупречно сидящее по фигуре закрытое чёрное платье. Подстриженные чуть выше плеч пышные каштановые волосы, великолепная светлая кожа. Нужно очень долго вглядываться в это лицо, чтобы заметить на нём следы косметики. Мама на редкость естественна. Кажется, такой тип внешности называют осенним. Как называется мой, я не помню. Студенты за глаза зовут её Ледяной леди и очень уважают.
Мама проглядывает конспект завтрашней лекции и бесшумно помешивает ложечкой чай. Мы на кухне одни, отца срочно вызвали на работу. Самое обычное утро.
Когда я вспоминаю о том, что мне сегодня предстоит сделать, где‑то в животе поселяется холодок, а пальцы сами тянутся подхватить со стола щипчики для сахара или ложечку, чтобы хоть чем‑то занять руки.
— Уши проколола, — замечает мама.
— Ага, — я непроизвольно касаюсь металлического пёрышка — подвески. Вспоминаются прохладные пальцы Дэя и его дыхание на моём лице. Интересно, он понял, почему я закрыла глаза?
— Мы же тебе покупали золотые серьги.
— Да, но мне эти понравились, — я не люблю золото, оно слишком официальное, как вечерние платья для приёмов высокого уровня. Оно заставляет соответствовать себе, а я предпочитаю, чтобы вещи оставались вещами.
— Есть в них что‑то дикарское, — пожимает плечами мама, — Впрочем, не мне судить. У вас, у молодёжи, своя мода. Одежда, причёски.
Мама, конечно, слегка лукавит. Она удивительно красива — и знает об этом. Когда кто‑то из старшекурсников попытался кокетничать с ней, она холодно улыбнулась и спросила: «Вы знаете, что моя дочь младше вас всего на пять лет?». И вовсе не так уж ей чуждо всё то, что она снисходительно называет молодёжным — мама в курсе того, что читают, смотрят и слушают её студенты.
Иногда, глядя на мать и дочь, люди говорят: когда девочка вырастет, она станет такой же.
Я никогда не стану такой, как она. Не быть мне отточенной сталью, безупречным льдом, совершенным росчерком пера.
Почему‑то в последнее время эта мысль не вызывает отторжения.
— Доброе утро, госпожа Герени.
Визит студента — медика в больницу — не такое уж редкое явление, даже если ты только на первом курсе, и практики у тебя ещё нет. Считается, что обратиться с каким‑нибудь сложным вопросом к практикующему врачу полезнее, чем к преподавателю. Ключевое слово — «считается». Понятно, что, если врач начнёт каждому студенту пропущенную лекцию объяснять, работать в больнице будет некому. Так что обычно куратор просто собирает группу и отводит её в больницу на экскурсию, чтобы показать, скажем, как работает новое оборудование. Но сейчас эта система определённо играет мне на руку, потому что в больницу я могу зайти, просто предъявив студенческий пропуск. Хотя, подозреваю, дело тут всё‑таки не в демократичности правил, а репутации отца — его в городе знают многие.
— Доброе утро, — кивает медсестра мне в ответ.
— Скажите, — я облокачиваюсь на стойку и заглядываю ей в лицо. Госпоже Герени чуть за тридцать. Русые волосы убраны в аккуратный хвост, за очками в тонкой оправе — внимательные серые глаза, — Если мне нужно поработать в больничном архиве, с кем я должна поговорить?
Женщина замялась.
— Вообще‑то, если тут не работаешь, нужно письменное разрешение от главврача… А зачем тебе?
— Статистику бы по эпидемиям глянуть. Для курсовой. А главврача ждать долго? Я как раз хотела поработать с этими данными в свободное время, — побольше наивности в голосе.
Если честно, я специально пришла в выходной, чтобы избежать возни с официальным заявлением. Главврач был знакомым отца — не очень близким, но на каком‑то торжестве в городском правлении они довольно долго разговаривали, и эта беседа не показалась мне данью вежливости. Так что лучше не рисковать. Да и расписываться за ключи не хочется.
— Так выходной у него. Ладно, была не была, — решается госпожа Герени и снимает с крючка ключ с деревянным брелком, — Я тебя знаю, ты девица серьёзная, дочь уважаемого человека.
— Спасибо, — искренне благодарю я.
Хвала богам, архив содержался в относительном порядке. Меня интересовали журналы наблюдений — в них медсёстры записывают всё, произошедшее за время их дежурства. Может, вон тот шкаф, явно перенесённый сюда из чьей‑то квартиры?
Ключ торчал в замке — зачем его вынимать, если чужих здесь всё равно не бывает? Да и не папины исследования, в самом деле, чтобы прятать их от всего мира.