И опять спасибо неизвестному аккуратисту: все толстые тетради помечены, на каждой указан год.
Итак, осень, семнадцать лет назад. Крупным почерком в плохо пропечатанные клетки вписано: пациентка — Мариса Сайлас. Начались схватки… Роды длились… Девочка… Вес ребёнка…
Я торопливо перелистнула несколько страниц. За три дня до этого — Леара Тейссон. Схватки начались утром, на свет появился мальчик. Ещё через несколько дней счастливую мать с новорождённым сыном выписали.
А следующая женщина разродилась только через неделю. Есть пометка, что беременность проходила с осложнениями.
Ни умерших вскоре после рождения детей, ни отказников. Через несколько месяцев закончится война, но уже понятно, что врагу не оправиться, скоро вернутся демобилизованные мужья и возлюбленные… В таких условиях от детей не отказываются.
Я опустила тетрадь в сумку, чтобы показать её Дэю.
Было стыдно перед госпожой Герени. Но ничего, я обязательно всё верну. Потом.
А пока у меня назначена встреча.
— У меня не так много времени, малышка, — Мэтт Терлен, старый приятель и сослуживец моего отца, отложил зонт и переплёл пальцы, устраиваясь на парковой скамейке, — О чём ты хотела узнать?
Он почти не удивился, когда я позвонила ему из телефона — автомата и попросила о встрече. Только спросил, точно ли у меня ничего не случилось. На долю секунды я даже замолчала. Я встретила парня, похожего на меня, как брат — близнец, вынуждена подозревать своих родителей в каких‑то грехах молодости, вру им, когда ухожу из дома, украла документы из больницы, обманув дежурную медсестру. О, у меня ничего не случилось. Совсем ничего. А ведь когда‑то казалось, что самая большая неприятность в моей жизни — драка с Тайни Энфорд в старших классах. Впрочем, тогда она сама была виновата, незачем было травить Элеа Каан, так что ни малейших угрызений совести из‑за той истории я не испытывала.
А вот теперь…
— О папиной работе, той, старой, — я опускаю взгляд, как и положено хорошей девочке, за глаза обсуждающей родителей, — В последнее время он слишком нервный, думаю, это связано с тем временем.
Никогда в жизни мне приходилось столько врать.
— Ну ты даёшь, малышка. Тридцать Пятый — закрытый город. Данные до сих пор засекречены. Ты хоть примерно представляешь, над чем твой отец работал?
— С учётом того, что шла война, а он химик, думаю, какие‑то отравляющие вещества? — предполагаю я.
— Умная девочка. Не вини отца. Это не так‑то легко — работать под контролем спецслужб, когда каждый твой шаг задокументирован. А я ведь помню Дирка студентом. Страстный человек, огненный, эмоциональный. Любые препятствия между ним и его исследованиями просто сметались. И когда такой парень попадает в жёсткие условия…
— Происходит взрыв? — и почему я не удивлена?
— Да. Причём регулярно. Офицер госбезопасности Астарен и учёный Дирк Сайлас — это было эпическое противостояние, знаешь ли. Кто‑то из лаборантов даже попробовал изложить в стихах, подражая автору «Песни о Чёрном Стрелке».
Мне бы хотелось почитать эти стихи. Очень. Почему отец никогда ничего подобного не рассказывал?
— И как?
— Нууу… Переписанные от руки копии ходили по рукам, а Дирк недоумевал, почему при встрече с ним люди честно пытаются спрятать улыбку. Молодость остаётся молодостью даже на войне, знаешь ли. Нам хотелось подурачиться, а объект всё равно оставался режимным, хотя условия, разумеется, были неплохие. Мариса, твоя мать, проводила время в основном среди таких же жён учёных. До беременности работала в школе — нас вывозили вместе с семьями, у многих были дети.
— А мужчины рядом с ней были? — лично я бы после такого вопроса насторожилась, но Терлен был настроен на редкость благодушно.
— Ну, я, например, — хмыкнул он, — Ребёнок, ты плохо себе представляешь, что такое закрытый город в период войны. Общежитие учёных. Внизу сидит вооружённый охранник и пускает внутрь только по пропускам. Мужья днями и ночами пропадают в цехах и лабораториях. Женщины в основном занимаются перепечаткой документов и другой бумажной работой на дому. Видишь ли, в таких условиях любой новый человек виден сразу. Так что единственным мужским окружением твоей мамы помимо отца были я и Коул Лиган. Ну да, не светское общество, чтобы за такой красавицей, как Мариса, было кому ухаживать. Хотя, боюсь, любого, кто при живом муже попытался бы поухаживать за Марисой, Дирк утопил бы в кислоте и списал как случайную жертву эксперимента. А вообще мы довольно часто собирались все вместе. Ещё моя Эйда была, а Коул тогда не женился. Забавно было: сидим, пьём чай с бутербродами, в дверь звонит военный и напоминает, что скоро комендантский час, что подъезд на ночь закроют, что пора расходиться… Эйда всё норовила их подкармливать, к столу звала. Они отказывались, говорили, им надолго отлучаться нельзя.
Я вдруг впервые задумалась о том, что у взрослых тоже бывает юность, молодость. Нет, я, конечно, видела студенческие фотографии родителей, слушала их рассказы о детстве, но никогда мне не удавалось так остро прочувствовать эту мысль. Я присмотрелась к собеседнику внимательнее. А ведь Мэтт Терлен в юности наверняка был очень красив. Он и сейчас на редкость красивый мужчина, до знакомства с ним я слабо представляла значение слова «импозантный». И одевается до сих пор так, что хоть сейчас в шикарный ресторан или на приём, любит безукоризненные чёрные костюмы и тёмные плащи. Если даже сейчас, в сочетании с седыми висками и немногочисленными морщинами, это производит впечатление, то в студенческие годы девушки на него, наверное, десятками вешались. И, вполне возможно, что он не особенно уворачивался, иначе откуда привычка кокетничать даже со мной: «Ах, юная леди, если бы я был помоложе!». Но сейчас это не более чем кокетство. Свою Эйду он до сих пор заваливает цветами — просто так, без повода — и приносит ей завтрак в постель, как будто у них медовый месяц. Я слышала, как она рассказывала об этом моей матери.
Странно. После встречи с Дэем я вдруг начала видеть в людях красоту. В давних знакомых, в случайных прохожих, в сокурсницах.
— А отец выезжал в какие‑нибудь командировки?
— Не смеши. Нас всех охраняли так, что шагу ступить нельзя было. Зимой, когда темнело рано, иногда вызывали патруль, чтоб до подъезда проводить. Почему тебя вдруг это заинтересовало?
Я пожала плечами, старательно изображая равнодушие.
— Просто любопытно. Я бы спросила отца, но он постоянно боится сказать что‑то лишнее. И маму обрывает.
Терлен взглянул на часы.
— Ладно, малышка, мой обеденный перерыв заканчивается. Демоны бы забрали того, кто выдумал работать в выходной. Скажи отцу, скоро нагряну в гости.
С Дэем мы договорились встретиться на набережной. Летом тут была танцплощадка и стояло несколько столиков, вынесенных из кафе, но сейчас осень, и только ветер гоняет мелкий мусор и опавшие листья. Дэй сидел на тумбе ограждения, беспечно повернувшись спиной к мутной речной воде.
— Привет. Не боишься навернуться?
Он пожал плечами.
— Я хорошо плаваю, — потом спрыгнул на асфальт набережной и добавил: — Но не люблю.
— Поздравь, я совершила кражу документов…
— Эй, приятель! — к нам дёрганой походочкой направлялся парень лет двадцати, — Огоньку не найдётся?
— Не курим, — покачал головой Дэй. Парень, однако, не спешил идти куда шёл, стоял и рассматривал нас с глумливой улыбочкой.
— Что‑то я тебя раньше здесь не видел. У нас таких не бывает. Совсем как девка, — он протянул руку, намереваясь не то запустить пальцы в волосы Дэя, не то дурашливо погладить его по щеке. Дэй чуть качнулся назад, и движение пропало впустую. Я вдруг осознала, что наблюдаю прелюдию к уличной драке, самой настоящей, не имеющей никакого отношения к потасовке в школьном коридоре. Взвесила на руке сумку — лёгкая. Там только журнал, который я вынесла из больницы, и кошелёк. Когда в ней полный комплект учебников и тетрадей, ею можно неслабо так огорошить. Я беспомощно огляделась. Обычно здесь довольно оживлённое место, рядом рынок, но по выходным он не работает. Патруль стоит чуть дальше и вмешается, если ситуация выйдет за рамки. Вот только пока не выходит — на таком расстоянии слов не слышно. Подумаешь, разговорились двое знакомых.