Дом, к которому она меня привела, оказался выстроен прямоугольником вокруг дворика с несколькими чахлыми деревьями и пустым бассейном. Вниз со второго и третьего этажей вели металлические лестницы вроде эвакуационных, явно пристроенные позже.
Мы поднялись по одной из них. Женщина толкнула дверь с написанным краской номером двадцать девять. За дверью оказалась полутёмная прихожая.
— Конрад! — крикнула моя спутница, — Я нашла модель.
Конрад и Мередит не были мужем и женой. Они вообще парой не были, как, впрочем, и родственниками. Творчество объединяло их куда прочнее. Официально студией была та большая комната, на деле же наброски и готовые работы давно рассыпались по всей квартире.
Поначалу мне было даже как‑то неловко брать у художников деньги. Улица быстро учит не отказываться от того, что само плывёт в руки, но получать плату за то, что ничего не делаешь…
— Брось, — уговаривал меня Конрад, — Ты тратишь своё время, в которое мог бы подработать. Так что это всего лишь компенсация, к тому же не очень большая.
Тогда я стал помогать Мередит по хозяйству. Нёс покупки с рынка, чистил овощи на кухне — к слову сказать, получалось у меня куда лучше, чем у неё.
Жители особняка напоминали мне не соседей, а большую, очень шумную семью, часто ссорящуюся и столь же часто мирящуюся. Художники, как Мередит и Конрад, уличные музыканты и актёры, была даже парочка журналистов из городских газет. Теперь я понимаю, что роднило меня с этими людьми. У них была профессия, деньги, крыша над головой, но жили эти люди улицей. Стихийными ярмарками под открытым небом, уличными представлениями и выставками, городскими новостями. Улица была их подлинным домом, источником дохода, холстом, вдохновением и выставочным залом.
Я научился куче не самых нужных, но интересных вещей. Делать реквизит, смешивать краски, грунтовать холсты. Этим даже можно было немного подзаработать. Периодически Мередит сбивалась с ног, разыскивая меня по всему дому.
А ещё мне давно не удавалось нормально почитать. Не урывками после работы или в ожидании автобуса. Я, оказывается, успел забыть, каково это: сесть и прочитать книгу. Не следя за временем, не борясь со сном. Этим вовсю пользовался Конрад, когда работал над картиной. Шикарный способ удержать меня в одной позе несколько часов.
Странное ощущение: когда мы с ним вместе что‑то делали, он рассказывал байки из своей жизни, расспрашивал меня, обсуждал со мной книги или свои работы. Но стоило ему занять место за мольбертом, как моя личность для Конрада исчезала. Я становился предметом, случайным образом, данным художнику для воплощения его замысла.
Праздновали в этом странном доме часто. Дни рождения, выставки, удачно поставленную пьесу, официальные праздники… Эти люди умели веселиться, но любили и работать. В тот раз отмечали помолвку. Накрывали большой стол во дворе, почти все жильцы что‑то готовили, кто‑то включил проигрыватель на полную мощность и выставил колонки в открытое окно.
— А бокалы‑то мы ещё в прошлый раз Аннабель одолжили, — вспомнила нарезающая фрукты Мередит, — Дэй, может, сходишь, а то я зашиваюсь с этой готовкой?
— Куда?
— Лестница, которая в палисаднике начинается. Второй этаж. Если никого не будет, возьмёшь в кухне, на подоконнике. Красная такая коробка.
— Сейчас.
Я ссыпался по лестнице во двор. Вообще‑то, существовало ещё несколько лестниц и переходов внутри самого дома, но пользоваться ими никто не любил. Часть дверей была заколочена, чтобы хоть как‑то разделить квартиры. Попетляв по коридорам, можно было выйти на старый и непонятно на чём держащийся каменный балкон, лепившийся к внешней стене здания. Особняк строил в конце позапрошлого века какой‑то богатый псих, и на планировке это отразилось не лучшим образом. Палисадник явно разбили намного позже, отгородив угол внутреннего двора. Там в старых автомобильных покрышках росли неизвестные мне ярко — розовые цветы, а по стене змеился дикий виноград. На площадке второго этажа стоял ящик с такими же цветами, как и в палисаднике. Я постучал в облупившуюся дверь.
— Можно?
Тишина.
— Аннабель? Вы дома?
Хм, а дверь и вправду незаперта. Впрочем, закрытая дверь для этого дома — редкость.
— Эй, я войду?
Нет ответа.
В прихожей было почти пусто. Висел на вешалке тёмно — синий летний плащ, в угол была сдвинута уличная обувь. Планировка такая же, как у Конрада и Мередит. Значит, кухня — там. Чисто, но есть этакий творческий беспорядок. Посуду здесь явно мыть не забывают, но часто занимаются на кухне чем‑то, кроме готовки и еды. На столе — кружка с недопитым кофе, рядом — нитка непрозрачных зеленоватых бусин неправильной формы. Подойдя ближе, я увидел, что конец нити продет в иголку.
Ага, вот и коробка на подоконнике. Я поднял крышку — вдруг там не бокалы, а, скажем, стратегический запас конфет к чаю? Или нитки для вышивания? Но нет, под утренним солнцем блеснуло тонкое стекло. Я сунул коробку под мышку и уже собирался уходить, но мой взгляд вновь упал на недоделанное украшение. Что‑то оно мне напоминало. Нет, я ж не девчонка всё‑таки, бусы и прочая дребедень мне неинтересны. Понял только тогда, когда взял безделушку в руки. Такие камешки приносило морским приливом. Целую вечность назад. Только там они были в каком‑то сероватом налёте, вперемешку с ржавыми гайками, пивными пробками и прочей гадостью. А эти лежат уютно на кухонном пластике, чистенькие и отполированные, чуть ли не подмигивают.
Как и всегда при воспоминаниях о доме, настроение ушло в минус.
— Не останавливайся, — дружелюбно посоветовали от двери, — Стырил сервиз, тырь и побрякушку.
Женщина прислонилась к косяку. Видимо, только что вышла из ванной. Мокрые светлые волосы отброшены за спину, на голубом халатике капли воды расплылись тёмными кляксами. На халатике, ага. Голубой такой, шёлковый, заканчивается… значительно выше колена. А дальше — ноги. Красивые ноги, длинные, и… Надеюсь, я не очень заметно краснею?
— Меня Мередит послала.
— Далеко? — женщина явно развлекалась.
— Да уж не близко, — боги, что я несу?! Кроме коробки, естественно, — Им бокалы нужны.
— Нужны — так бери, — пришлось посторониться, пропуская её в кухню, и одновременно пристроить камешки на место, — Только тут не все, сейчас достану.
Она открыла посудный шкафчик и вытащила ещё четыре бокала. Стеклянное семейство воссоединилось.
— Недавно здесь живёшь? — как ни в чём ни бывало спросила Аннабель (а кем ещё могла быть эта дамочка?).
— Вторую неделю, — ей‑то что?
— Оно и видно. Мрачный, как воронёнок, — она шутливо дёрнула меня за хвост, — Красишься, что ли?
Есть два вопроса, в ответ на которые я начинаю шипеть. Первый — о родителях. Нет, ну в самом деле, какое продавцу в забегаловке дело, ждёт ли меня в машине отец, если я зашёл купить поесть? Что ему — денег с этого в кассе прибавится? Второй — вот этот. В моду всегда входит то, что считается редким, поэтому девчонки и парни из центральных регионов часто выкрашивают свои русые и пепельные шевелюры в иссиня — чёрный цвет. После того, как на трассе меня об этом спросили в пятнадцатый раз, захотелось купить осветлитель и выбелить волосы до цвета снега, до ломких кончиков. Здравый смысл, правда, подсказывал, что получится скорее цвет ржавчины, да и было бы ради кого стараться.
— Нет, — бросил я, — Это парик.
И чуть ли не бегом выскочил из квартиры.
На лестнице я едва не сшиб поднимавшегося человека, даже не успев его толком разглядеть. Перед глазами мелькнул белый свитер, бокалы в коробке жалобно звякнули.
— На взлёт пошёл? — дружелюбно поинтересовалась жертва моих скоростных перемещений. Голос оказался звонким и на редкость мелодичным.
— Простите, леди, — я приоткрыл коробку, проверяя целостность посуды, и только потом поднял взгляд.
Кажется, с «леди» я поторопился. Во всяком случае, я ещё не встречал девушек, которые так коротко стригли бы волосы и по — мужски — большим и указательным пальцами — держали бы сигарету. Вот девушек в драных джинсах — да, видел. Лицо… Жёсткая линия губ выдавала парня, но серые лучистые глаза для мужского лица казались слишком большими. В ушах — целая коллекция разнокалиберных серёжек, запястья украшены тонкими металлическими цепочками, но это не показатель. Взгляд рефлекторно задержался в районе груди, но свободный свитер надёжно скрывал фигуру. Руки… Узкие ладони, тонкие пальцы с короткими ногтями, но чувствуется в них нешуточная и отнюдь не женская сила. Самая большая странность состояла в том, что я даже не мог понять, красиво это существо или уродливо. Если признать его девушкой, то это была бы девушка с самыми красивыми в мире глазами, однако её портили бы тонкие бледные губы и чересчур короткая стрижка. Парню же совершенно не шло обилие украшений. Да и подкачаться бы не мешало.