Инстинктомъ она чуяла, что онъ и лучше, и честнѣе, и добрѣе всѣхъ тѣхъ, кто ее окружаетъ.
— Вы измучились? — Стоило ему только спросить Анну, и все скрываемое чувство обиды вырвалось въ неудержимыхъ рыданіяхъ.
— Господи! какъ измучилась, — говорила она, закрывъ лицо платкомъ. — Что же мнѣ дѣлать, что я такъ некрасива?… Какъ взглянулъ на меня, когда меня причесали, да нарядили, я сейчасъ же увидала, что въ немъ сдѣлалось, — продолжала она, всхлипывая какъ ребенокъ. — Еслибъ я была красивая, онъ бы любилъ меня…
— Полноте, Анна Николаевна, — пытался утѣшить ее Шатовъ.
— Самъ настоялъ, чтобъ я ѣхала на этотъ балъ, — не слушая его, продолжала Анна. — Какъ мнѣ не хотѣлось!… Вы скажете, это — пустяки; а взгляните хорошенько — и вы поймете: не обидно развѣ это, не тяжело сидѣть полтора часа передъ зеркаломъ? Куафёръ причешетъ такъ, — нехорошо, надо выше… Сидишь, какъ кукла… Третій разъ причесали, и все-таки мужъ не доволенъ… Долженъ же онъ привыкнуть къ моей наружности…
Анна припала лбомъ къ запотѣвшему стеклу кареты и продолжала какъ бы сама съ собой:
— И лицомъ я зеленая, говоритъ… Я всегда была такая… А ужь румяниться не буду… Еще того недоставало, чтобы походить на этихъ, съ которыми онъ проводитъ всѣ вечера…
Она уже не плакала, только губы нервно подергивались. Шатовъ взялъ ее за руку. Ему стало жаль эту молодую женщину, обиженную природой и людьми.
— Анна Николаевна, успокойтесь, — тихо заговорилъ онъ. — Невозможно требовать отъ человѣка больше того, что онъ можетъ дать. Никсъ — добрый малый, хорошій товарищъ, но… онъ не стоитъ васъ.
Анна быстро оглянулась на Шатова. Его простой, искренній тонъ произвелъ на нее сильное впечатлѣніе. Она почувствовала особенную дрожь, пробѣжавшую по ней съ головы до ногъ, и вырвала отъ него свою руку.
Шатовъ, не подозрѣвая ничего, продолжалъ:
— Не придавайте большаго значенія всему этому. Его вы не передѣлаете, а сгубите и здоровье, и молодость… За что пропадетъ все это? Никому удовольствія, да и себѣ счастья не получите… Когда отживете, тогда и спохватитесь, что не жили совсѣмъ…
Анна все время серьезно смотрѣла на говорившаго Шатова.
«Вотъ вѣдь у Никса глаза хорошіе, но въ нихъ никогда не уловишь выраженія, — думалось ей. — Слишкомъ быстрые, темные… А эти — глубокіе, вдумчивые такіе… Если этотъ полюбитъ, такъ ужь навсегда», — проносилось въ головѣ Анны.
Шатовъ, видя, что она немного успокоилась, замолчалъ и сѣлъ въ глубь кареты.
Анна первая прервала молчаніе.
— Когда любишь, нельзя себѣ приказать — придавать или не придавать значеніе. Вамъ хорошо такъ говорить, — вамъ ни до кого дѣла нѣтъ, — съ замѣтнымъ раздраженіемъ проговорила она.
— Вы не можете такъ утвердительно говорить, — лѣниво возразилъ онъ.
— Почему? — спросила Анна.
— Да потому, что нельзя судить о человѣкѣ по его внѣшнему виду.
Ее какъ будто бы кольнуло.
— Неужели вы можете сильно любить, забыть все для любимаго существа? — сама не понимая для чего, спросила она.
— А вы не знаете, Анна Николаевна, что и подъ снѣгомъ иногда бѣжитъ кипучая вода? — шутливо отвѣтилъ онъ. — Ну, мы и пріѣхали… Ложитесь-ка спать, успокойтесь, — говорилъ Шатовъ, высаживая ее изъ кареты, какъ маленькую. — До свиданія!
— Пріѣзжайте ко мнѣ завтра вечеромъ. Мы бы обо многомъ поговорили, — сказала Анна, поднимаясь на лѣстницѣ.
— Не могу, Анна Николаевна, — завтра мужу вашему обѣщалъ ѣхать въ маскарадъ.
— А куда? — полюбопытствовала она, прислонившись въ косяку двери, отворенной швейцаромъ.
— Вамъ туда не ѣхать вѣдь, для чего же спрашивать? — сказалъ Шатовъ, поцѣловалъ руку и быстро сталъ спускаться съ лѣстницы.
Горничная Анны — парижанка, одѣтая въ сѣренькое платье съ фартучкомъ — еще не успѣла снять бѣлый чепчикъ и была очень удивлена раннимъ возвращеніемъ барыни. Она фамильярно встрѣтила Анну, стала разспрашивать, почему она вернулась, отчего такая блѣдная, не помочь ли ей чѣмъ-нибудь?
Анна объяснила все легкимъ нездоровьемъ и торопливо прошла въ спальню; она невольно, сейчасъ же, подошла къ трюмо и окинула себя взоромъ съ головы до ногъ. Носъ и глаза покраснѣли отъ слезъ, щеки въ красныхъ пятнахъ, волосы на лбу распустились и выбились прядями изъ-за ушей. Ей самой непріятно бросился въ глаза контрастъ ея будничной, усталой наружности съ роскошнымъ свѣжимъ нарядомъ… Сколько мы дала она, чтобы быть красивой!… Какъ бы воспользовалась своей красотой — этой силой въ отношеніи мущинъ! Какъ бы помучила ихъ, насмѣялась надъ ними!..