А я остаюсь одна, перед зеленой вывеской Университета Джорджа Мэйсона. А потом на улицу выплескивается толпа. Игра закончена. Мы не успели. Пробираясь сквозь поток людей, как через бурную реку, в которой мне приходится плыть против течения, я захожу в спортивный зал. На трибунах пусто. Лишь пожилая уборщица собирает мусор. А потом вижу его.
Это уже не тот семнадцатилетний Август, что ходил с разбитыми кулаками и жил от драки до драки по пятницам, таскал фиолетово-зеленую куртку и джинсы с потертыми коленями, а на уроках мисс Остин улыбался так по-мальчишечьи ехидно, словно пакость замышляет. Он другой. И дело не только в белой форме «Мэйсон Патриотс». Этот Август старше, спокойнее, расслабленнее. Его плечи не напряжены так, словно на них держится полмира.
– О’Доннел, я ушел! – кричит кто-то.
Я оборачиваюсь. Эрик. И в это практически невозможно поверить, но на лице Августа появляется улыбка. Широкая, заразительная.
– Давай, увидимся, – кричит он, бросает мяч в корзину и, поймав, добавляет вдогонку: – Сегодня круто отыграл! – Его голос звучит все так же. Мягко и тепло, как нагретый солнцем песок пляжей Вирджинии.
Август подбирает мяч, вытирая напульсником пот со лба, убирая прилипшие кучерявые пряди, а потом замирает на линии поля, наконец меня заметив. Между нами пятьдесят футов. Ровно столько составляет ширина баскетбольной площадки. И столько же – наш запрет.
Мы не двигаемся с места. Наступает тишина, разбить неловкость которой, кажется, ничему не под силу. А потом об пол ударяется рыжий баскетбольный мяч, прыгая в мою сторону. #Ржавое_навсегда написано на нем черным маркером.
– Я буду ждать, сколько нужно, – произносит Август. – Но дождусь. И найду тебя, Принцесса-лягушка.
И в этот миг кажется, что я снова не вижу ничего кроме него. Но не как прежде. Раньше я тонула в нем, как в океане. Теперь я плыву. Уверенно и смело.
Так как я почти не говорю голосом, люди считают, его у меня нет. Но это не так. Многого я не успела. Так и не смогла пропеть ни единой ноты свисткового регистра, не перестала дрожать, выступая перед другими студентами. Не станцевала на собственном выпускном. Не стала звездой кампуса и не влюбила в себя ни одной звезды университета. Так и не решилась ни на одну татуировку и все еще паркуюсь, трижды выходя посмотреть, попадает ли бампер в «карман». Пусть некоторые мечты так никогда и не станут для меня реальностью, я наконец нашла свой «голос».
«Я. Тебя. Люблю». Жестами и губами я произношу эти три самых важных слова одновременно. Буквально вижу, как они скользят по залу, рассыпаясь оттенками охры и кармина. Потому что любовь, как и голос, имеет цвет. И это не ванильно-розовый, как первые лепестки вишни. Не огненно-алый, словно раскаленная страсть. Не черный, как одержимость.
Наша любовь ржавая.
Она в несозревших ягодах барбариса в саду мисс Пирс. В подпаленных солнцем Вирджинии виноградных лозах, скрывающих нас у кинотеатра. В стенах того самого города из кирпича и покореженного временем металла. В засохшей крови на бинтах рук. В веснушках, волосах, губах… и в моем голосе. Голосе, который сейчас произносит:
– Я вернулась.
КОНЕЦ.