– Очень жаль, что вы уезжаете, – говорю я, впервые за эти месяцы признаваясь, что проиграла. Проиграла судьбе, обстоятельствам, жизни и – самую малость – своему сердцу, которое все еще тянется к окнам дома напротив. Туда, где пока еще живет один очень ржавый мальчик.
Наши ладони лежат рядом, почти соприкасаясь. Может, я все придумала, но кажется, будто между ними протянуты тонкие ниточки, которые не дают оторваться друг от друга. Что будет, если я возьму его за руку?
– Мама говорит, что дом, который они с Джулс нашли, не так уж плох. Он, конечно, меньше нашего, и район там не очень, но мы не на улице. Это главное.
– О Ржавом городе ходит много ужасных историй.
– Просто слухи, – отмахивается Август. – Ничего там с нами не случится.
Но я чувствую, будто в застывшей между нами тишине невидимая сила уже забирает его у меня. Перед внутренним взором проносятся моменты, которые мы делили на двоих: баскетбол на заднем дворе с извечным о’доннеловским «Хочешь, научу?», доводящим буквально до белого каления; барбекю по пятницам; деревянный стол из поддонов, такой огромный, что за ним помещались обе наши семьи – громкие, галдящие. Мы с Августом всегда садились напротив друг друга, чтобы переплести под столом ноги и не расцеплять их до окончания ужина. Моя нога, потом его, снова моя, и его сверху, показать, что он старше и главнее, да я никогда и не была против. Так много всего: завтраки в их доме, поездки на школьном автобусе, игры в догонялки – и наши сердца, стучащие одинаково громко, когда мы прятались ото всех у кинотеатра.
Интересно, знает ли он, как сильно повлиял на мою жизнь? Что оказался именно тем, кто помог мне самой стать кем-то? Мне ужасно хочется рассказать ему все, что я сейчас чувствую, но храбрости хватает только на банальное:
– О чем ты будешь скучать сильнее всего?
Август молчит, слишком долго. Наверное, мои слова для него – глупый сентиментальный бред. А потом я чувствую теплое касание: его ладонь сжимает мою. Этот жест безмолвно шепчет: «О тебе». Но вслух Август оправдывается:
– Просто так, чтобы прояснить, если мы держимся за руки, это ничего такого не значит. По крайней мере не в том смысле, как Джубиас. Если тебя не напрягает, конечно.
В ответ я сплетаю свои пальцы с его.
Ночью я просыпаюсь оттого, что замерзла. Окно открыто, и в комнату врывается ветер. Я выползаю из постели, но когда тяну руку, чтобы опустить раму, замираю. На дорожке между нашими домами стоят Тобиас и Джули. Не прикасаются друг к другу, даже не смотрят в глаза. Его руки в карманах джинсов, ее – скрещены на груди, будто она пытается согреться. Они стоят в молчании пару минут, и я тоже боюсь пошевелиться, выдав себя нечаянным шорохом. Наконец Тобиас произносит хриплым голосом:
– Значит, это все? Конец?
– Да.
От того, как быстро она приняла решение, даже мне становится не по себе. А на следующее утро они уезжают. Навсегда.
Глава 11. Анна
Хлопает дверь, и я резко оборачиваюсь, подсвечивая себе экраном телефона. Август прямо у меня за спиной. «Выпусти меня», – едва не вырывается из меня, но я сдерживаюсь, опуская голос до шепота:
– У меня проект. Я должна быть там.
– Надо же, какое рвение, – фыркает он. – Это из-за него ты до конца года записала нас обоих к чокнутой математичке? – Но в его голосе нет враждебности, скорее удивление и непонятная обреченность. Как будто от меня хотят избавиться всеми возможными способами, но никак не выходит. – Я не хочу видеть тебя рядом, неужели не ясно? Перестань ходить за мной. Смотреть в мою сторону. Делать вид, что мы что-то значим друг для друга!
Его слова бьют наотмашь, прямо в сердце, и, возможно, поэтому впервые после взрыва мне наплевать на то, как звучит мой голос.
– Почему? – срывается с губ, прежде чем я успеваю пожалеть о сказанном.
Мы оба замираем, глядя друг на друга в тусклом свете телефонного экрана. Кажется, будто время растягивают в стороны, а мы двое попали в его водоворот. Молча проживаем случившееся ранее, только теперь по разные стороны и не держась за руки.
– Я только и делала, что вспоминала тебя. А ты притворяешься, что нашей дружбы не было.
От волнения голос срывается на хрип. Я закашливаюсь, и Август отшатывается от меня, как от заразной, отводит взгляд. Почему мне кажется, словно он один решает, что будет с нами, а я просто жду вердикта?