— О чем ты только думал, спутавшись с этой… кровососной банкой?! — взревел барон. — Дьявол тебя побери!
— Отец, не поминай всуе имя господина моего, — еще больше побледнел Людовик.
— Твой господин пока — я! — снова разъярился барон.
Он запер сына на ночь в комнате без окон, а сам до утра бродил по замку, припоминая все, что знал о вампирах. Утром Людовика выпустили, и до ночи тот пользовался полной свободой. Барон был уверен, что сын никуда не денется, побоится отцовского гнева. А уже на следующую ночь, не обращая внимания на протесты сына, заперся с ним. Да-а, скажу я вам, даже закаленным воину сделалось не по себе, когда в полночь его дитятко претерпело зловещие метаморфозы: алым огнем затлели глаза, удлинились клыки, ногти сменились когтями. Людовик пытался бороться с той страшной силой, которая требовала человеческой крови, молил отца уйти, но сам словно хищный зверь, подкрадывался, примерился для прыжка… Впрочем, барон не был беззащитен перед нападавшим — он повесил на шею позаимствованную на кухне связку чеснока, вооружился осиновой дубинкой, и вампир не посмел его тронуть. Утром вернувшийся в человеческий облик Людовик объявил, что лучше отправиться в пасть дьявола или в застенки инквизиции, но больше не согласен испытывать судьбу и поднимать руку или клык на отца своего.
А между тем, барон уже разработал план спасения сына, и это ночевка была просто проверкой.
— Тяжело нам придется, сынок, — на сей раз вдохнул сам барон, закончив изложение плана. — Но ничего, выдержим. Бабка твоя со стороны матери, Гризелла, уж, на что ведьмой была, упокой, Господи, ее душу, но и с ней твой дед совладал. И уж такое ежевичное варенье она потом варила, что сам король его к своему столу заказывал. А с твоим вампиризмом управимся, не проказа. Даже, если со всех сторон это дело рассмотреть, так может пригодиться для семьи.
И заговорщики приступили к делу. Оно потребовало некоторой материальной подготовки, но наконец, Людовик обрел ночное убежище в подвале за крепкой осиновой дверью. Рано утром барон его выпускал, вечером — запирал. Гостей в это время в замке не принимали, отговариваясь болезнью молодого господина. А молодой господин, кажется, был действительно весьма нездоров, ибо, хотя уплетал за столом полновесные порции и прогуливался по окрестностям, прогреваясь на солнышке, и вдыхал сосновый аромат, но с каждым днем становился все более вялым, раздражительным и жаловался на слабость. Вскоре пришлось отказаться от верховых прогулок, так как Людовик стал плохо держаться в седле, потом прекратились прогулки пешие, потом случился обморок в карете, пришлось позаимствовать у баронессы портшез. Баронесса горевала и причитала, что дорогое дитятко тает на глазах, требовала от супруга пригласить знающего лекаря. Супруг обещал, но медлил.
Впрочем, одно черное дело ему пришлось совершить — убить капеллана. Уж больно тот оказался любопытным, пытался подглядеть — куда это удаляется молодой хозяин на ночь, отчего не соизволил со дня возвращения хотя бы раз исповедоваться, и отчего день ото дня слабеет? Само собой, разумеется — сделал вывод капеллан — Людовик набрался в чужих краях чернокнижия и занимается по ночам колдовством. Хотя догадки пастыря были весьма далеки от истины, но он был вполне способен сорвать затею. Довелось устроить ему на охоте несчастный случай со смертельным исходом. Правда, барон пожертвовал на часовню над телом убиенного.
А чах господин Людовик от того, что его вампирья половина была близка к голодной смерти. И однажды барон увидел, как в полночь сын превратился в когтистое клыкастое, но крайне истощенное существо, которое уже не в силах было даже поднять голову и прошептало: «Пить… Умираю…» Барон понял, что промедление, действительно, смерти подобно: и неизвестно, что случится с человеческой половиной после смерти вампира. Барон надрезал палец и угостил умирающего нескольким каплями собственной крови. Людовик-вампир остался жить, но был укрощен и вел себя чрезвычайно смирно, беспрекословно слушался отца, предпочитал отсыпаться в подвале и поддерживал свое жалкое существование стаканом крови в месяц. Людовик же человек пошел на поправку, вскоре возвратил былую силу и даже человеческий румянец.
Барон подыскал ему невесту, сыграли свадьбу, молодая жена скоро понесла (вот до какой степени была укрощена вампирья суть), родился сын, вот этот самый наш Шарль, и только тогда барон открыл снохе семейную тайну. Особенно он напирал на то, что мальчик будет отличаться завидным здоровьем и устойчивостью ко всяким хворям — ведь демоны болезней специализированы на людском теле и гибнут в теле вампира. Кроме того, вампир неуязвим для любого оружия (разумеется, кроме осины и самородного серебра) и бессмертен. Практичная молодка потребовала и себе вампирьей доли и получила ее со страстным поцелуем супруга. Более того, барон и баронесса, чувствуя приближение старости, были приобщены к вампирам почтительным сыновьим укусом.
Шарль рос крепким, здоровым мальчуганом, с детства привык к своей двойственной натуре и иной судьбы себе не желал.
На совершеннолетие он получил титул графа и замок Минюи и зажил развеселой холостяцкой жизнью. Гости — такие же юные лоботрясы. Охоты, пирушки, пикники, словом, обычные занятия небедных дворян. Когда перепившиеся друзья засыпали, приступал к трапезе Шарль. Безусловно, он никогда не предавался в ночной еде излишествам, и поутру жертва ощущала лишь небольшую слабость, которая списывалась на похмелье. Шарль порой даже гордился — это кровопускание, несомненно, благотворно действовало на здоровье жертв, предохраняя от апоплексии. А ему самому не позволяла превратиться в алкоголика присущая вампирам устойчивость к наркотическим веществам.
Жениться лоботряс Шарль пока не собирался, ведь впереди бесчисленные годы! Родителей молоды, дед с бабкой вон даже вторым сыном обзавелись, ведь им достался очень укрощенный вампиризм, и они смогли продолжить род человеческими методами.
Словом, весело летели годы, лишь сменялись товарищи и товарки… ведь они старели.
Беда грянула, когда у Шарля заболел зуб. Зуб был из дневного комплекта, ему ни размерами, ни глубиной и мощью корней не сравнится с клыком ночной смены, Однако, и он устроил своему владельцу развеселую жизнь! Шарль вообще-то и сам виноват, что допустил подобное безобразие. Дыра коварно возникла с внутренней стороны зуба, у десны, и долго осталась незамеченной, но ведь иногда нерв реагировал на холодное и горячее! Может быть, зуб испортился от безделья, ибо Шарль был убежденным вегетарианцем (разумеется, днем), и основная нагрузка по переработке грубой растительной пищи приходилась на коренные. Надо заметить, что в своем травоядении Шарль докатился до извращения, ибо очень любил он чеснок. Днем, разумеется. Ночью он отшатнулся бы от ароматного продукта, как мусульманин от свинины. Но днем… Ах, какое это ни чем не сравнимое блаженство: очистить дольку чеснока от грубой кожуры и полупрозрачных клейких покровов, макнуть в мелкую соль, потом натереть горбушку черного хлеба. В другую руку предусмотрительно взять ломоть арбуза. И — о сбывшееся предвкушение! — вонзить зубы в благоухающий хлеб, ощутить жгучую горечь ржаную кислоту, щиплющую соль, и тут же до ушей погрузиться в розовую, сахарную мякоть арбуза… Жевать, жевать, ворочать языком, перемалывать корку такими удобными, широкими бугристыми коренными зубами, постанывать от наслаждения. Наконец, веером выплюнуть семечки и повторить процесс. Скажите, разве с этим блюдом может сравниться однообразное ночное питание?
Но в один несчастный день, вернее утро, когда Шарль с наслаждением вонзил зубы в пирожное (а он по утрам любил пить чай с пирожным) — зуб взвыл! Ощущение было доселе никогда не испытанное и безумно неприятное. Ну, вам-то не стоит объяснять подробности, меня поймут 98 % нынешнего населения. Шарль, скажем прямо, испугался. Он струсил. И совершил роковую, но такую понятную и простительную ошибку — не обратился сразу к дантисту-специалисту. Осторожно прополоскав рот теплой водой, он занялся самодеятельным лечением. Совал в дупло мяту, ватку с туалетным уксусом, камфорой, бальзамами, растительными и минеральными маслами, словом действовал подобно 98 % населения. Зуб не думал униматься и за два дня довел своего владельца до отчаяния и паники. Хорошо еще, что ночной комплект оставался тихим и позволял ночью отсыпаться. И как же не вовремя разразилось бедствие! Близился день, когда замок должна была навестить некая дама, согласия которой Шарль добивался почти три месяца. А проклятая зубная боль исключала даже робкие попытки к обаянию, остроумию, обворожительности и очарованию. Сам фавн в подобной ситуации отвернулся бы от самой обольстительный нимфы.