— Несчастный мир, мир смерти — вот в чем вся тайна, — подвел итог Рене и невесело рассмеялся. — Впрочем, во мне говорит отрицание. Тяжко бросит любимое, легко — ненавистное. Моя человеческая изобретательная суть ищет недостатки земного мира и разжигает к нему заградительное пламя ненависти. Наверное, я все же любил этот мир. Но я решился. Сейчас я…
— Сейчас ступай спать, — приказал Старейший.
— Ну, пожалуйста… — жалобно попросил Рене.
— Иначе ты потом пожалеешь.
— Верно, еще полночь не наступила. Моя команда спит.
Старейший медленно мигнул — Рене зевнул, укоризненно погрозил другу пальцем, но, чувствуя, что засыпает на ходу, побрел в альков.
Вы, конечно, подметили в обращении Рене к Старейшему некоторый налет ребячества, инфантилизма? Что поделаешь, дружба дружбой, но ведь дракон… простите динозаврий бог был старше своего друга человека на 86 793 242 года. Впрочем, за точность не поручусь, ибо, по намекам де Спеле, года не всегда имели нынешнюю длительность.
Глава 28
Фредерик Доминик Теофил не желал ни попадать в это подземелье, ни, тем более углубляться в его низкие, узкие ходы. Но он брел и брел дальше, чувствуя, как с каждым шагом сгущается опасность. Этой опасностью были пропитаны стены цвета засохшей крови, ею был насыщен душный, не то дымный, не то пыльный воздух, она мерцала в неверном багровом свете, исходящем со всех сторон… Впереди… Впереди вовсе ужас несказанный. Там поджидает нечто безжалостное и омерзительное. Там — какие-то злые силы решают судьбу Фредерика.
Вот уже слышны голоса:
— До самой смерти, и потом…
— До окончания времен…
— Выпьем все живое…
— Отберем, отымем, лишим
— Не узнает… сотрем…
Последний поворот — и Доминик предстает перед вершителями. Они неумолимы и равнодушны, они сами все решат за Теофила, и не упросить их, не разжалобить. Они сотрут черты, они погасят память, они поработят душу! О, ужас!
В отчаянном порыве Фредерик обернулся и бросился прочь. Скорее, скорее пока враги не опомнились! Вверх по коридорам, через залы, по мостам над черными провалами, по крутым лестницам. Коридоры сужаются, захлопываются тупиками, залы расползаются в беспредельную тьму, мосты зыбятся, шатаются, рушатся под ногами, лестницы изгибаются и возвращают на прежние уровни. Но все же Доминик забирается все выше и наконец вырывается на террасу. Но нет и здесь спасения: багровые тучи нависли тяжко и сейчас полыхнут огнем.
А позади, в расщелинах горы злорадно посмеиваются и шепчут голоса:
— Думает, что сбежал…
— Куда же он сбежит?
— От нас — никуда…
— От себя — никуда…
— Никуда! Никуда! — закружились над головой темные тени. — Никогда! Никогда!
Рене де Спеле вынырнул из кошмара, минуты две лежал, опасаясь шелохнуться, только шептал:
— От себя никуда…
А потом как вскочит, как заорет: «Свет!», да как схватит второй ботфорт, да как запустит в зеркало! Звон, последовавший за этим отчаянным действием, заглушил монолог, можно было разобрать только последние его слова:
— …чертову мать!!!
Ну, тут не только мамы нечистую, но и бабушку его помянешь! Посудите сами: могучий Срединный, который накануне саму преисподнюю ограбил до нитки, простите, до флюидора; взрослый муж, которого наяву ничем не запугаешь, обречен буквально обмирать от детского ужаса! Нет, прав Князь Тьмы: пусть не погибель, но достаточно неприятное наследство человеческой сути несет Рене в себе самом. Пора заканчивать Срединное существование!
Контанель пробудился, ибо шатер вдруг озарился ярким светом — засверкал просто-таки по-дневному весь потолок. Господин де Спеле сидел в кресле и пристально глядел на виконта широко раскрытыми, неподвижными глазами, и нечто нечеловеческое почудилось Контанелю в его взгляде и позе. Но вот де Спеле улыбнулся, такой доброй понимающей улыбкой, что, улыбнись так хоть один-единственный раз отец Контика, то наш юноша согласился бы обучаться торговому делу и не стремился бы познать тайны далеких светил. Но, увы! Не улыбнулся по-доброму отец Танелька, и улыбка де Спеле уже ничего не меняла, разве что память о себе приятную оставила, ибо разлука уже стояла между де Спеле и остальными. Оставались лишь кое-какие формальности.
— Контанель, выслушайте меня очень внимательно, — начал Срединный, гася улыбку. — Дело Цепи завершено, благодаря вам Ключ возвратился к хозяину. Вы получите вознаграждение. Но я кое-что добавлю. Видите ли, на мою рубаху покушались зубы и дубины, когти и мечи, кинжалы и шпаги, стрелы и копья, но вы единственный, не считая прекрасных дам, доверили ей слезы. Не хмурьтесь, это вполне достойный поступок и не только не пятнает вашу честь, а говорит о достоинствах вашей души. Посему я дарю вам исполнение одного желания. Когда жизнь станет вам горше смерти — позовите Дебдороя. Я приказал ему исполнить одно ваше желание.
— А Виола? И ей поможет Дебдорой?
— Виола? А, любовь, любовь… Это решите вы сами. Кто знает, что ожидает вас на жизненном пути… А мой вам совет: не вступайте в баталии, даже с Виолой. И еще… Держитесь подальше от любых богов. Человек не может с ними общаться безнаказанно. Постарайтесь позабыть и Цепь, и меня, Сделайте это сами. Я могу… наложить заклятие на память, но, увы, рана будет слишком глубока, вы слишком многое позабудете. — Срединный говорил, с трудом подбирая слова, и лицо его сделалось усталым и словно постарело. Нет, ни морщины, ни дряблость его не изуродовали, но та неизмеримая древность, которую Контанель однажды почувствовал от Цепи и от пещерного ящера, проступала в облике де Спеле. На виконта словно бы дохнуло временем — чудовищным, беспредельным, которое не в силах ощутить человек. И парень замер, подавленный неимоверной глыбой безжалостного, равнодушного времени. Но де Спеле уже оттеснил свои странные непостижимые мысли и снова улыбнулся мягко, и чуть насмешливо. — И вот что — успокойте свою совесть: вы не служили Злу, вы просто возвратили благородному существу его собственность.
— А Дебдорой? А черти, вампиры?
— Мы победили их, покорили. Они смиренно служили нашему делу. Ваши души не отягощены грехом, каяться вам необязательно. Впрочем, можете покаяться, если пожелаете, нам это уже безразлично.
— Я буду молиться о вашей душе! — горячо пообещал Контанель.
— Не стоит, ей уже уготовано место на небе, — непонятно улыбнулся при столь важных словах де Спеле. — Впрочем, и это нам не помешает. Итак, юноша, повторяю — никаких баталий! Больше советов дать не могу. Я недолго был человеком, я плохо знаю людей, а сейчас… слишком мы разные. Совет птицы вреден для рыбы и наоборот. Все. Пора. Подождите здесь.
Вот такой совет дал господин де Спеле виконту де Эй. Срединному, видите ли, не понравилось, что Контанель вызвался быть палачом для лесовиков (помните обманную речку и резвый мост?), что бедняге Реликту голову снес лихо, даже не подумав об обездвиживании, что влияние Цепи, данное ею могущество, пробудило именно агрессивность в милом парне. Конечно, можно понять Срединного, который набрался миролюбия и пацифизма у Старейшего, но ведь племя-то Старейшего было, во-первых травоядным, во-вторых, неуязвимым и бессмертным. Кто мог ему угрожать, чего им было делить, когда их всего-то было пять сотен на всю тогдашнюю Землю? Пасись — не хочу! Впрочем, эти мутанты, кажется, питались эфиром… Да нет же! Какие еще токсикоманы? Эфир — это по-нынешнему вакуум, хотя какой он «пустота»? Ладно, с этим пусть физики разбираются…