- Так точно.
- Теперь мы займёмся тем же, чем и планировали, так ведь?
Она не отвечает; снимает с себя платье медленно, оставаясь в одних сапогах-чулках, кидает одежду на пол – дампир никогда не носит нижне бельё – приказ геггинггруппенфюрера. Она не смеет перечить; подходит к нему, проводя языком по губам: дразнит, сука, - думает Вульф, кладя ладонь себе на грудь: сердце бешено колотится, готово выпрыгнуть, но ещё рано – ещё нужно испытать удовольствие.
Минс садится на кровать, на четвереньках ползёт к нему, приближается, садится сверху, седлая бёдра, и мужчина выдыхает в её сторону колечко дыма; мундштук мешает прелюдии, но он хочет оставить его для разнообразия. Дампир ластится кошкой, даже мурлычет, потираясь телом; Вульф сжимает её ноги, бьёт ладонью по круглому заду, наслаждается покорностью кровопийцы.
Он чувствует, какая она горячая и уже мокрая. Это сильно возбуждает уже и так немолодого офицера.
- Хочу кое-что попробовать, - просит она, и Юрген, стряхнув пепел, кивает. – Тебе понравится, mein süßes.
Полукровка резко хватается за его шею, впивается ногтями, надавливает так сильно, насколько может; мужчина задыхается под ней, волочит ногами, пытается скинуть её, разомкнуть пальцы – безуспешно. Минс очень долго ждала этого момента; стискивает сильнее, Вульф корчится от боли, стонет, ловит ртом воздух, как выброшенная на берег рыбёшка.
Минута, ещё две, три… Почти вечность.
Вульф обмякает под ней, закрыв глаза; дампир ещё ждёт, вслушиваясь: пульса нет. Пульса нет! Напоследок Минс тушит сигарету о его шею; кожа чернеет пеплом, прожигается до крови. Дампир слезает с него, улыбается проделанной работе и, схватив платье, выходит из комнаты.
Через полчаса сюда придёт Батори – ей не привыкать работать с трупами; Минс усмехается: некрофилка чёртова.
- Я подчиняюсь только герру Кригеру, - бросает она напоследок.
И уходит, прекрасно понимая, что теперь у них есть всё необходимое. Осталось только добыть сердце.
========== Семейные традиции. ==========
- С Вульфом покончено, - сообщает Минс, бесцеремонно вваливаясь в операционную. Менгеле фыркает под маской, обрабатывая локтевой сгиб Симона.
Кригер улыбается дампиру, и у Бутчересс колит в груди; там, где-то под сердцем, но она твёрдо уверена, что пульсирующего органа у неё нет.
Иначе она бы жалела, что вообще взялась за эту операцию.
На столе в банках в спирту плещутся останки древнего демона. Почти все – остался только один, но и он вскоре поселится в теле её любовника – будущего фюрера, поведущего скорую войну к победе Третьего Рейха.
Батори хочет провести операцию как полагается: на подносе уже готова инъекция анестезии, но Кригер перехватывает её запястье, стоит ей потянуться за шприцом. Не нужно – качает головой – хочу чувствовать всю боль и выдержать её любой ценой – это испытание, дарованное судьбой; если организм отторгнет артефакты, и он не выживет – значит, он не настолько ариец, каким его пытались сделать, каким он хочет быть. Менгеле кивает и, опустив маску, целует его перед тем, как начать: впивается в губы голодной пиявкой - она не вампир и даже не на половину это создание, но ей хочется выпить его всего досуха, насладиться, возможно, последними мгновениями рядом с ним. Живым ним – мёртвый, Симон всё равно послужит во благо науке. Батори целует его и косится на Минс, зрительно прерываясь от красивого лица немца; полукровка недовольно кривит губы в обиде и скрещивает руки на груди; ревнует, ревнует…
- Если ничего не получится, - выдыхает Симон, - значит, я недостоин нашей миссии.
- Надеюсь, что это не так, - бросает Бутчересс, вновь натягивая маску.
Он улыбается и, послушно ложась на кушетку, прикрывает глаза. Минс наблюдает, как Батори берёт в руки пилу, и, не в силах наблюдать мучения арийца, отворачивается и быстро проскальзывает к выходу. Стоит ей закрыть двери, как дампир слышит оглушающий крик, и ей кажется, что сейчас весь комплекс пойдёт трещинами, и каменные глыбы упадут на её голову. Женщина ускоряет шаг, гонимая собственными страхами, идёт прочь, не в силах больше здесь находиться. Минс сжимает кулаки и думает о том, что лучше бы Менгеле изменила своим традициям и перестала быть похожей на своего отца.
Хотя бы по профессионально-этическим соображениям.
========== Забота. ==========
Они прибывают в Германию с закатом, располагают свой лагерь в горах Гаркейн, прямо над разорённой деревней Фалькенбург, куда уже пошли на разведку несколько солдат; остальные же ставят палатки и готовятся ко сну – завтра их ожидает тяжёлый день. Но Рейн не хочет ложиться; она тянется к небу, ловит языком ледяные хлопья – прямо как в детстве - и вдыхает морозный воздух, покалывающий лёгкие – она чувствует себя свободной. Зигмунд стоит позади и наблюдает за ней, иногда делая глоток ещё горячего грога – не то, чтобы Кригер любил алкоголь, но согреться ему в эту погоду уж очень хочется. Немец кличет полукровку и, когда та оборачивается, кидает ей прямо в руки металлическую флягу.
- Согрейтесь, Fräulein, - просит он, но Рейн качает головой: напитки она предпочитает крепче. И кидает флягу обратно Зигмунду – немец ловко ловит её за ремни. - На улице всё же не душный август.
- Такая погода мне больше по душе, - отвечает дампир, подходя к самому краю берега; там, внизу, под снежным покровом покоятся руины старой деревни, которую обследуют солдаты вермахта. Зигмунд приближается, становится рядом с полукровкой, пытаясь понять, о чём она думает. Или о ком?.. И дампир спустя минуту разрубает затянувшуюся тишину, разбавленную разве что свистом холодного ветра и голосами немцев, доносящихся откуда-то позади. – Моя сестра всё бы отдала, чтобы вернуться сюда…
- Сестра? – Зигмунд вопросительно вскидывает бровь; у Рейн тоже есть кто-то близкий, но он надеется, что их отношения не такие, как у него с братом, но спрашивать о ещё одной fräulein – или frau? - ему не хочется. Дампир ему сама всё расскажет со временем.
Или сейчас?
- Светлана, - полукровка вздыхает, смахивая с рядом стоящего пенька снег, и присаживается на него; Кригер мостится рядом, и оба смотрят на торчащие разрушенные дома из-под белого холодного покрывала, - моя родная сестра. Дампир, как и я.
- Она… жива?
- Нет, - качает головой Рейн. – Но она рассказывала мне, что именно в Фалькенбурге проходила её самая первая миссия, где она познакомилась со своим напарником – Джошуа Стренджером; хотя он и ведёт себя как старый дед, но он заботит… заботился о моей сестре, - поправляет себя девушка, растирая собственные плечи. Ей не холодно от мороза; ей холодно от воспоминаний. – И теперь я здесь. Тоже с напарником, который…
Зигмунд улыбается, кладя руку на плечо полукровки.
- …Тоже заботится о тебе?
Рейн смущенно отворачивается; почти верно, но ведь финал сотрудничества Светланы и Джошуа совершенно иной, чем у них, но дампиру почему-то хочется, чтобы их история была зеркальна той, что уже забыта временем.
- Верно.
Зигмунд не отвечает, но продолжает наблюдать вместе с Рейн за тем, как там, внизу, фрицы разгребают завалы заброшенного дома.
И они совершенно не замечают, как за ними, с горных вершин, кто-то наблюдает.
========== Симбиоз. ==========
Время останавливается. Для него – сейчас. Он не спит: не мёртв и не жив – состояние где-то посередине. Но когда резко открывает глаза, то воздуха начинает категорически не хватать; выгибается дугой, царапает койку, кричит немым голосом, чувствуя, как внутри него разливается сила: она привыкает, абстрагируется, внедряется в него… Организм подчиняет чужое. Больно. Невыносимо. До слёз в глазах. До ломоты в костях. До разрыва мышц, но Симон терпит; он в палате один – распорядился, чтобы никто не смел прерывать его слияние с чужеродным.
Но уже со своим.
Кригер закатывает глаза до белков, стонет, а затем резко успокаивается – словно агония, захватившая тело, исчезает мгновенно; немец силится встать, переворачивается на бок, пытается хотя бы сесть, но голова идёт кругом, а к горлу подступает целый ком помоев, но он терпит; ему хреново, ему кажется, что его выворачивает наизнанку… Немец пытается оттолкнуться от кушетки, опуститься на пол на твёрдые ноги, но вместо этого падает на колени и начинает смеяться: истерически-страшно. И смотрит на свою руку – бывшую механическую – её нет. Нет! Нет! Симон смеётся, наблюдая чужое, не принадлежавшее ему: рука – не его, рука – Белиара – теперь его. Чёрная, словно состоящая из переплетения тонких металлических ветвей, она заканчивается массивными когтями. Симон не может не нарадоваться проделанной работе.