После того, как Радко выудил из омута Святославов меч, началась наша кочевая жизнь. Год мы прожили в Переяславле, но однажды Радко сказал вдруг, что видел, как к нему на улице кто-то подозрительно приглядывался. А меня в Переяславле и вовсе каждая собака знала. Может, и почудилось ведуну, да только и сам Рарог толкал нас в дорогу. И пошло…
Пересечен.
Червень.
Чернигов.
Дедославль.
Смоленск.
Новгород.
Ростов.
И ныне — Полоцк.
Вскоре после того, как князь Владимир убил князя Ярополка, Радко и предложил перебраться сюда, в Полоцк. Я сперва заартачился — Ярополк погиб, Владимиру помогали волхвы, Перуновы вои шли в первых рядах — самое время явить меч. Но Рарог сам решал, когда ему выйти на свет. И не пустил ни меня, ни Радко.
И теперь вот я сидел на подоконнике, смотрел на улицу и думал о разном.
О том, что видел в окно какого-то странно знакомого кметя, да только узнать не успел.
О том, что скоро паки придёт менять убежище, и Радко, скорее всего, выберет какую-нито дыру на окраине — Белую Вежу или Тьмуторокань.
О том, что мечась по Руси, мы только скорее привлечём внимание, и за нами начнут охоту и волхвы, и князья.
О том, как я устал от этой кочевой жизни.
О том, как — и в первую очередь! — мне надолызло бездействие и бесцельность моей жизни. Ну, служу я в дружинах местных волостелей, бояр, гридей да наместников. И что? Хранить Рарог! А для кого хранить? Для достойного! Меч сам определит, кто достоин!
Колюта ударил кулаком по косяку окна.
И хотелось, чтобы хоть как-то, да всё кончилось.
А ещё томило неясное и недоброе предчувствие.
Стемид вышел из корчмы сразу, как стемнело — не вышел, а вылез через окно на задний двор. Бурый кожаный кояр и воронёный шелом-мисюрка с тонкой кольчужной бармицей давали защиту и уверенность, одновременно не сковывая движений, а в летнем ночном сумраке были не видны, пряча вместе с собой и самого варяга.
Дом хранителей высился тёмной громадой — ни огонька. Смутно белел осиновый лемех крыши, ажурно выделялись перила гульбища.
Стемид быстрым скользящим шагом прошёлся у ворот, нарочито скользя ногами. За оградой было тихо, псы, если они вообще были в этом дворе, молчали. Но лишняя осторожность никому не мешает, — варяг прошёл вдоль ограды ещё сажени две и только потом махнул на вершину заплота. Прыгнул вниз, затаился в тени, озираясь посторонь.
Ежели там, в доме, не лапотник-простолюдин, а настоящий вой, кметь, то с ним и ещё вои есть. Самое большее, копьё. И один наверняка на гульбище. На месте хранителей Стемид так бы и поступил, а считать их глупее себя у варяга не было никаких оснований.
Кметь переждал мгновение и всмотрелся как следует, но так ничего и не увидел. То ль они и впрямь были глупее него, то ль людей у них не хватало. Скорее всего, второе…
Стемид скользнул по саду до края открытого пространства, прижался к развесистой яблоне и вгляделся снова. Нет. Никого. И собак — ни одной. Беспечно живут хранители, ой, беспечно…
Луна вновь скрылась за тучей, и варяг рванулся. Остоялся у стены дома. Над головой тускло желтели доски настила на гульбище. И тут же ударила мысль — а ну как в саду кто с самострелом… его сей час видно у стены, как таракана на ладони.
Высота гульбища — сажень. Не подпрыгнешь и не влезешь… и незачем. Саженными прыжками Стемид взмыл вверх по всходу крыльца, присел, глянул туда-сюда, поводя нагим клинком из стороны в сторону.
Ни-ко-го.
И правильно. Они ведь никого не ждут, пото и стражи во дворе нет. А вот дверь в сени на засове, и это тож правильно. А проверим-ка мы их на глупость…
Стемид еле слышно поскрёбся в дверь — так скребутся коты, когда нагуляются по соседским кошкам.
И угадал!
После того, как варяг поскрёбся вторично, дверь с еле слышным скрипом отворилась. В полумраке сеней трепетал огонёк лучины, и тускло белело человеческое лицо. Рот открылся, но крик увяз в горле, оборванный лёзом меча. Лицо распахнулось надвое чёрно-кровавой трещиной, мёртвое тело упало на пол. В сенях было темно. Стемид ощупью подобрался к двери, хоть и понимал, что медлить больше нельзя.
В доме что-то загрохотало. Можно было уже не скрываться, и варяг, отшвырнув дверное полотно, бросился в жило.
Остоялся у самого порога.
На миг стало тихо-тихо, и варяг сразу же увидел ЕГО…
Странный и подозрительный зловещий шум сорвал Колюту с постели. Он вмиг всё понял, и, не одеваясь, рванул из ножен меч. Выскочил в горницу и остоялся.
ОН был в буром кояре. Каким-то звериным чутьём зачуяв появление Колюты, ОН обернулся. Кметь улыбнулся и шагнул вперёд — близилось освобождение.
Хранитель шагнул вперёд, свет луны из окна упал на его лицо, и Стемид опешил, признав противника.
— Колюта?!
Колюта тоже замер. Несколько мгновений они ошеломлённо глазели друг на друга, потом Колюта недоумённо спросил:
— Стемид… ты, что ль?
Два осколка былого помолчали несколько мгновений, потом Колюта криво усмехнулся, вздымая меч:
— Что ж мы стоим?
Взлетело, скрещиваясь, железо…
Два осколка былого закружились по горнице, налетая на лавки, опрокинули стол. Клинки крестили воздух, стремясь дотянуться до живого тела и напиться крови. Стемида постепенно охватывал холод, — Колюта бился легко, словно играл. Он одолевал — четвёртый меч Руси. Первым… давным-давно, кажется, что сто лет назад, был Свенельд, вторым — великий князь Святослав, третьим — Военег Горяич Волчий Хвост. И он, Колюта, четвёртый.
Они уже и тогда знали друг друга. Он, Колюта, был в те поры кметьем великокняжьей дружины, Святославовым кметьем. А он, Стемид — кметьем полоцкого князя Рогволода. Прошлое реяло над ними и ныне, зловещими тенями вставало с обеих сторон.
Меч Колюты всё ж дотянулся до Стемидова плеча, вспорол кожу кояра, и варяг мгновенно ударил в ответ. Из разорванной груди полянина высунулись рёбра, рубаха Колюты из белой вмиг стала алой, кровь хлестанула по доскам пола. Кметь надломился в поясе и рухнул на пол.
— Эх ты… — прохрипел он, и вдруг мрачно засмеялся. — Ну хоть так. Всё одно конец…
С грохотом вылетела сорванная с петель дверь, в проёме неслышно возник ещё один человек. В поднятой и отведённой назад руке он держал что-то светлящееся и дымно-расплывчатое.
— Радко… не надо… — прохрипел Колюта, пытаясь приподняться на локте, но опоздал. Опоздал и Радко. Швыряльный нож Стемида безошибочно отыскал горбатую переносицу ведуна, и тот, хрипя, опрокинулся назвничь. Свечение в руке угасло.
Стемид пал на колени над телом Колюты.
— Колюта-а…
Тьма навалилась душной подушкой, давит, тянет, сосёт. Затягивает. Но что-то и мешает.
— Колю-юта-а…
Может, вот это? Колю-юта-а?.. Звон степных колокольчиков на ветру, не слышимый обычным ухом? Только ухо того, кто долго жил на меже леса и степи услышит. Звенит. Зовёт.
— Колюта…
— Что? — хрипло выдохнул кметь вместе со сгустком крови. — Стемид, ты?
— Я, Колюта. Простишь ли?
— Плюнь, Стемид… Ты победил меня в бою… Перун не закроет передо мной… ворот вырия. Ты… за мечом?
— Да, Колюта, — горькая усмешка кривила и коверкала губы варяга. — Где он?
— Кому? — воздух сухо свистел между зубов Колюты.
— Княжне Рогнеде, — твёрдо бросил Стемид, сам в этот миг ни на мгновение не сомневаясь в своих словах — про Ирину он сей час не помнил совершенно.
— Возьми…
— Где?
— Подвал… колодец…
Колюта устало закрыл глаза. Значит, Рарог захотел сменить место именно так, смертью своих Хранителей. И ныне слово снято с него, и он может, наконец, быть свободен.
Белое серебряное сияние пало с ночного неба широкой дорогой. Гулкий звон копыт заполнил уши — на крылатом белом коне летела дева в сияющих латах, длинная золотая коса стелилась по ветру за шеломом…
— Ты… за мной…
Глаза Колюты закрылись, и дыхание стихло. Стемид невольно нахмурился — из всего, что говорил Колюта, взаболь важными были только два слова — подвал и колодец. Надо было спешить — рассвет надвигался и не должен был застать его вне корчмы. А уж тем паче — здесь. Вход в подклет отыскался быстро, и Стемид нырнул во тьму, светя перед собой зажжённой лучиной.