Баронессу он кормил тушенкой, сухарями, а иногда подгнившими овощами. Изредка баловал сахарком. Щедростью не блистал, но голодом не морил. Столоваться лягушками не принуждал. Жадно поглощая скудный паек, она всякий раз гадала – сколько еще Петруша будет нянчиться с ней, как с живой куклой? Не случится ли так, что однажды она наскучит и сей непредсказуемый безумец свернет ей голову, как свернул когда-то головы Стасю и Франтишеку?
Где он брал консервы и овощи? Иногда она несколько дней кряду просиживала в яме, не слыша его шагов. Быть может, он ходил в пустыню? Ева давно поняла, что в загадочной стране, где ей довелось очутиться, еда – едва ли не самая большая ценность. И ничто не стоит здесь так дешево, как человеческая жизнь.
Под кожистыми деревьями – бледно-желтыми и похожими на тянущиеся к небу куриные лапы – почва была скорее темно-коричневой, чем ржавой. Там виднелись несколько кривых грядок. Петруша упорно сажал лук. Лук почему-то прорастал у него хилый, а на вкус – горький, как полынь. Есть его было решительно невозможно.
За что бог разгневался на эту землю? Зачем запретил здесь овощи и фрукты? Зачем запретил птицам и зверю показываться на отлученной территории? Зачем населил ее уродливыми, искаженными формами жизни?
Ева, опасливо озираясь на Петрушу, отошла к деревьям. Прикоснулась к одному, ко второму… Кора была теплой, от прикосновения баронессы по стволам пробегала едва заметная дрожь. Дрожь передавалась в заостренные пальцы-ветви. Отзывалась шепотом в золотистой, завивающейся спиралями листве. Она привыкла к этим ни то растениям, ни то животным. Со временем они даже стали ей немного симпатичны. Уж лучше прижаться грудью к теплой и отзывчивой коре, чем к мокрой скале, которая пьет из нее жизнь крупными глотками.
Одна, совсем одна. И слезы текут по бледным щекам горячими дорожками. Одна рядом с помешанным убийцей. Никто не защитит ее, никто не заслонит собой, когда немому выродку стукнет в голову убить ее.
…В сердце оазиса шуба совсем не нужна.
Клубится туман над озером. Точнее, не туман это вовсе, а пар. Если заплыть на середину озера, то можно ошпариться. А у берега вода теплая-теплая, словно в ванной.
– Я искупаюсь. Можно?
Молчит окаянный. Прихлебывает кипяток из жестяной кружки, поглаживает приклад неразлучной винтовки. За его спиной вздымается черная башня. Это скала у озера. Под грязными, омерзительными на вид сетями (где он только раздобыл такие?) скрыт вход в пещеру. В его звериное логово.
Она отошла от костра подальше и стала раздеваться. Петруша глядел на силуэт баронессы и одновременно сквозь нее. Выражение на одутловатом лице не изменилось ни на йоту.
Ева легла в теплую воду. Закрыла глаза, ощущая, как очищается от скверны, которой напиталась ее плоть за день, проведенный в яме. Боль, наконец, отпустила: перестала терзать суставы.
Со всех сторон слышались шлепки: это хвостатые лягухи спешили удалиться от нее на безопасное расстояние. Баронесса перевернулась на спину, прищурилась. В ночном небе сияли яркие звезды, луна как всегда не показывалась. Вокруг мерно колышущаяся, теплая чернота. Шуршал трубчатый тростник у берега, что-то сонно ухало среди крон.
Прошло несколько минут, и Ева закрыла глаза. Позволила воде сомкнуться над головой. Ноги погрузились в мягкий ил, длинные волосы разметались, точно водоросли, повинуясь ленивому течению.
Что же мешает ей в сию секунду прекратить муки плена? Избавиться от опостылевшего страха? Всего-то нужно набрать полную грудь этой баюкающей, похожей на материнские воды, жидкости.
Через миг она вынырнула, подняв тучу брызг. Принялась надсадно кашлять и отплевываться. Побрела, согнувшись, к берегу. Возле самой кромки не удержалась на ногах и упала. Снова поднялась и, рыдая, выползла на скользкие камни.
Петруша оказался тут как тут: с пренебрежением бросил вместо полотенца белую, провонявшую потом, рубаху. Ева стала быстро вытираться. В тусклом свете костра она не заметила, что ворот рубахи испачкан засохшей кровью.
– Что ты от меня хочешь?! – кричала она, когда оделась и убедилась, что ее собираются снова спустить в яму. – Зачем я тебе сдалась? Отпусти или убей! Нет сил, понимаешь?! Нет сил терпеть тебя!..
Эхо летучей мышью металось под сводами пещеры, не желая утихомириваться. Но ни один мускул не дрогнул на лице палача. Жестом он приказал баронессе завязать на руках веревку. Быть может, Петруша был не только нем, но еще и глух?
Из ямы разило холодом и нечистотами. Ева затравленно взглянула под ноги, в темноту.
– Я прошу тебя! – взмолилась она, падая на колени. – Сжалься, милый! Я умру в этой могиле! Если ты хочешь, чтобы меня не стало, просто убей, но не мучай!