Король вздрагивает, громко втягивая воздух и пред глазами на миг мутится — ему на мгновение кажется, будто совсем рядом родным золотом засияли сыновни косы, но нет; то кто-то другой, незнакомый, с чужим лицом, перекошенным предсмертной гримасой, с чужими, широко распахнутыми, глазами. Сердце, на миг остановившееся, вновь начинает биться.
Он все еще отчаянно лелеет непозволительно наивную надежду на то, что сын жив. Пусть ранен, пусть злится и ненавидит, пусть сходит с ума в крике и боли от смерти товарищей, но жив и это сейчас для Трандуила главное.
Леголас волен думать, чувствовать и поступать так, как считает нужным, для него же важно лишь одно: чтобы его сердце по-прежнему стучало в груди. Больше ничего не нужно, ничего… К Морготу все сокровища, к Морготу проклятых гномов и Торина Дубощита, ему необходимо только лишь знать, что его сын жив.
Валар, зачем он вообще ввязался во все это?.. Армии орков и варгов слишком уж превосходили их по количеству, и в тот момент не оставалось совершенно ничего, кроме того, чтобы объединиться с проклятыми смертными.
Трандуил последовал предложению Барда, новоявленного людского короля, как наименьшему из зол; горе-военачальники людей и гномов расположили своих воинов на склонах горы, преследуя едва ли выполнимую цель — поймать орков в ловушку в долине между отрогами. Свою же армию он расположил на южном отроге; люди же и гномы заняли позицию на восточном. Помнится, тогда-то он и видел в последний раз Леголаса — в редкой компании его дружков.
На рыжую бестию, отпрыска Халлона, надежды не было — безумный мальчишка вполне способен был утянуть Леголаса в самый эпицентр битвы на смерть, забавы ради; и потому Трандуил лишь мечтал о том, чтобы благоразумия третьего из этой чудной компании, кажется, Таурендила, хватило на то, чтобы, как и всегда, образумить товарищей, не позволяя ни одному умереть столь глупым образом. И умереть вообще.
У Леголаса был странный вкус на друзей, но Трандуилу оставалось лишь довериться необъяснимой способности сына раз за разом выбираться из всевозможных передряг и бед, надеясь, что при всех многочисленных недостатках его друзья, в случае чего, не бросят, прикрыв спину и помогая выжить.
Война, в особенности первая война, кружит голову и всегда с ума сводит, оставляя лишь оглушающий ужас и страх, заставляя в мгновение ока позабыть обо всем, отчего-то разучившись даже меч в руках держать. А его сыну, по счастью, в настоящих войнах участвовать не приходилось, что, впрочем, не мешало ему постоянно рисковать жизнью во время многочисленных стычек с орками на лесных границах.
Леголас умеет сражаться, умеет убивать и умеет выживать, как бы туго ни приходилось — едва ли Трандуил мог оградить его от ужасов битв, не научив защищать свою жизнь, слишком уж хорошо зная, что в мире им не жить никогда. На то сейчас и была единственная его надежда.
Надежда… Право слово, слишком уж на многое он надеется сегодня. Нужно остановиться — сейчас ему необходима холодная голова и здравомыслие, едва ли ситуация изменится в лучшую сторону, продолжи он беспокоиться в пустую.
Прежде всего нужно защитить и сохранить свой народ; повторение Битвы Последнего Союза ему даром не сдалось. Сначала королевство, после личное, семья, мысли и тому подобное. Леголас может быть уже мертв — мысль горечью отдается в сознании, ощущаясь, как нечто абсолютно неправильное, но Трандуил лишь прикусывает губу, хорошо зная — сейчас нельзя — но его долг как короля, позаботиться о жизнях других воинов, уберечь как можно больше из их числа, увести, обезопасить. Война закончилась всего несколько часов назад, но едва ли тень ее переставала быть опасной.
***
В самом начале их общий план ведения этой битвы почти сработал: они заманили врага в ловушку, он понес серьезные потери, что на миг внушило призрачную надежду на победу. Но после вновь сыграло роль морготовое численное превосходство противника, и они не смогли долго удерживать свое превосходство, казавшееся столь надежным.
Как Трандуил успел узнать из торопливой речи одного из лучников: теперь уже гоблины обошли Гору с другой стороны и с новыми силами, не обращая внимания на потери, которые ранее казались королю столь вещественными, ударили с тыла, усиливая давление. Это было одним из худших вариантов развития событий, что он только был способен представить; и не имей Трандуил отточенного до идеала умения держать себя, в подобные моменты контролировать никому не нужные эмоции, наверняка натворил бы сотню непростительных ошибок.
Им удалось отразить только лишь первую вражескую волну — к величайшему раздражению Трандуила, за которым искусно была скрыта вспышка страха. Но лишние чувства он позволить себе не мог — не время и не место.
Когда на тебя обращены тысячи испуганных взоров, ловящих каждое движение, каждый жест, ошибки допустить нельзя — любая слабость становится непозволительной роскошью. Король не может позволить себе бояться или злиться, в таком случае весь народ его обречен на гибель; едва ли тот, кто не в состоянии управиться с самим собой, способен управлять войском, приведя его в победе — Трандуил усвоил тот урок до боли хорошо.
Меж тем, орки в долине также перегруппировались и вновь вернулись в битву. И лишь долгожданное вступление в битву проклятого Торина Дубощита и его отряда заставило орков на время отступить.
Трандуил так и не разобрал, что именно испытал при появлении проклятого гнома — раздражение ли, облегчение, иль вовсе гнев. Горделивый глупец, по вине которого сегодня умрут тысячи невинных. Благородный, до смешного храбрый, горделивый глупец. Всего лишь маленький гном, потерявшийся в непомерно огромном мире вокруг со всеми его кошмарами и монстрами в переплетении теней. Всего лишь…
Всего лишь тот, кто сумел прожить ярчайшую жизнь и умереть достойно истинного короля, каким он действительно мог бы стать. Это заслуживало уважения, а Трандуил не настолько погряз в собственной гордыне, чтобы не позволить себе признать того. Торин Дубощит заслуживал уважения своей жизнью и тем пуще — своей смертью. Он умер, как настоящий король; Трандуил был способен осознать это, но едва ли — произнести в слух.
Его все еще волновало лишь одно: судьба блудного отпрыска, столь внезапно ставшего таким далеким. Трандуил просто понял вдруг, что давно уж не в силах прочитать сына, кристально ясно осознавая каждую его мысль и порыв, каждое желание и поступок. Леголас будто бы вырос незаметно для него самого. Но этого Трандуил признать не мог, как едва ли когда-нибудь смог бы смириться.
Сына он наконец находит в одном из сотни ущелий. Леголас выглядит потрепанным и чуть более усталым, чем Трандуил был способен принять, но особых ран кроме рваной полосы пореза пересекающей скулу, король не замечает.
— Живой, — выдыхает он, сам не успевая понять того. Внутри распускается невидимый клубок и дышать становится чуть легче. Большего Трандуил себе не позволяет, лишь кривовато улыбаясь. Живой, невредимый…
— Отец, — Леголас неловко кивает в ответ, отводя глаза. Им нечего сказать друг другу; Трандуил никогда бы не произнес тех слов, что столь жарко обжигают сейчас горло, у Леголаса же едва ли даже мысли о том появлялись — слишком уж жестки были те рамки, в которых он был воспитан.
Трандуилу бы любить его, крича о том каждый проклятый день, чтобы после не обнаружить себя вопящим в мертвую тишину от всех тех слов, что он так и не успел сказать, но отчего-то не получилось. Нельзя, — решил он когда-то отвратительно давно, возведя стены чересчур крепкие, чтобы Леголасу было по силам их разрушить.
Так будет лучше, легче — он ведь знает. Так Леголасу будет чуть проще пережить его смерть, что когда-нибудь да точно случится. Его сын не должен почувствовать той боли. Его сын никогда не должен познать скорбь и нести на плечах груз чужой смерти.