— А у меня, Лялька, куда ни кинь, всюду клин. — Даша закинула голову, чтобы удержать слезы, не дать им поползти по щекам.
— Ладно, прости, — Оляля погладил ее по руке. — Хватит уже страдать, что, мало добрых мужиков встречается?
— В том-то и дело, что мало, — Даша виновато улыбнулась. — Порой мне кажется, что меня приговорили к вечной каторге и отправили то ли на свинцовые рудники, то ли на галеры. Влад словно гиря у меня на ноге, когда-то даже казалось, закатится солнышко, если он меня разлюбит. А он, выходит, никогда не любил. Его ж приятели сдали, причем популярно мне объяснили, дескать, это высший пилотаж для оперативника заполучить столь ценного человека, да еще не тратить при этом на него ни копейки.
Она судорожно перевела дыхание. Оляля, насупившись, смотрел на нее, и Даша отвела взгляд. Но остановиться уже не могла.
— Я пахала на него, болела за него, переживала, рейтинги поднимала. Он же мне клялся в любви, плакался в жилетку, засыпал под теплым боком и попутно трахался с дешевой сучкой, на тридцать лет себя моложе, жрал водку на таежных заимках, парился с ней в Манькиной бане! — Она ухватила Олялю за грудки и, встряхнув, требовательно спросила: — Получается, у него с ней неземная любовь, ведь даже в Москву за собой уволок и на Ритку — мать своих детей — не посмотрел, а со мной что же было? Оперативная разработка нужной и полезной идиотки? Или это по-другому называется? Но так же скверно и пошло? — Она взяла Олялю за руку, заглянула ему в глаза: — Лялька, почему ты меня замуж не взял?
— А я чуть-чуть опоздал, — усмехнулся Оляля, — на шаг отстал. Да разве ты за меня пошла бы? Санек твой весь свет тебе затмил. Как же, косая сажень в плечах, голубые береты, десантные войска! Романтика!
— Он был первым, кто предал меня! Приятель нашептал, с такой, мол, как я, карьеру не сделаешь! Надо будет жену караулить, от ухажеров отбиваться… А я ведь ни о ком, кроме него, слышать не хотела! Но он испугался, уехал, ничего даже не объяснил. Ему распределение в Германию светило.
— И где он сейчас?
— А ты будто не знаешь? — Даша печально улыбнулась. — Недавно генерал-лейтенанта присвоили.
— Да знаю, чего не знать, — Оляля обнял ее за плечи и притянул к себе. — Конечно, карьеру он сделал, я слышал, Героя даже получил.
— Получил года три назад. Я точно не знаю, но он, кажется, участвовал в разработке той операции, когда наш десант вставил НАТО пистон в задницу. Помнишь, как российские солдатики маршем по Югославии прошлись?
— Я нисколько не удивляюсь, — покачал головой Оляля, — парень он башковитый.
— А я, честно сказать, даже рада, что у нас с ним не сладилось. Ну, допустим, стала бы я офицерской женой! Вечные переезды, вокзалы, общежития. Могла бы я писать в таких условиях?
— Но ты все-таки зря за своего Богатырева выскочила. Сволочь он был изрядная! Мне всегда хотелось ему морду набить!
— Может, и сволочь, но любил меня, а я, как ни старалась, полюбить его не сумела. Хотела что-то Саше доказать, а получилось, сама себя наказала.
— Ладно, перестань, — Оляля поцеловал ее в макушку и поднялся на ноги. — Давай подумаем, из чего обедо-ужин изобразим. — Он подошел к холодильнику и заглянул в его недра. — Картошка-капуста имеется, сало свиное да нога козлиная. Это меня Манька одарил. То бишь козел поделился козлятиной. Они тут на пару с Пистолетовым несколько козлов завалили, ну вот мне и перепало с барского стола.
— Ладно, не суетись! — махнула рукой Даша. — Я ведь позавтракала в гостинице. Свари, если есть, кофе. Я сейчас даже растворимого выпила бы.
— Обижаешь, — усмехнулся Оляля, — теперя у нас и на коньяк хватает, и на настоящий кофе с какавом. Смотри, — он потянулся и достал из-под вороха бумаг, валявшихся на письменном и одновременно обеденном столе, медную турку с застывшими потеками кофе, — это мне Олегович вручил. Говорит, уйду, а тебе память обо мне останется. Я его портрет писал.
— Где портрет? — быстро спросила Даша.
— Да в библиотеке, в Сафьяновской. Я на открытие им подарил. Ты ведь поедешь в Сафьяновскую, там и увидишь.
Даша взяла турку в руку. Она слишком хорошо ее знала. Темная от патины, с крошечным, выбитым на боку эдельвейсом.
— Ты знаешь, откуда турка у Арефьева взялась? — спросила она Олялю.
— Нет, — тот с удивлением посмотрел на нее, — какое-то семейное предание?
— Почти. — Даша уже не вытирала слезы, а Оляля не уговаривал ее успокоиться. — Дмитрий Олегович в плену почти два года был, раненым к немцам попал после Керченского десанта. Он ведь в морской пехоте служил. Немцы шли по палатам и тесаками рубили всякого, кто был в тельняшке, или имел якорек на руке, или бескозырку прятал под подушкой. Дмитрий Олегович был без сознания, но его спасли медсестры, успели переодеть в пехотное обмундирование. Поэтому немцы направили его в лагерь, где-то на юге Германии. Несколько раз убегал из лагеря, его ловили, избивали, а он опять бежал. Последний раз вместе с парнем-бельгийцем. Эсэсовцы гнались за ними с собаками, но они ушли по ручьям. Дело было в предгорьях Альп, в Австрии. Не знаю, по какой причине, но их приютила у себя на хуторе молодая женщина. Звали ее Анни Вайсмюллер.