— Так то ж аллегория! — сконфузился Гриша. — Я понимаю: никто не даст нам избавленья: ни бог, ни царь и ни герой… Тем более Марьяш или мои энлэошки. Но признайся, здорово получилось! И не рассупонь я тебе идею, ты бы стояла и пускала слюни от восторга. Так что ничего я тебе рассказывать не буду, сама соображай. Тем более твоя соображаловка моей сто очков вперед даст!
Даша покачала головой, но промолчала. Зачем спорить? Она не критик, она потребитель Лялькиных картин, потребитель той энергии, которая родниковой водой, сполохом солнечного луча проникает во все клеточки твоего организма, очищает душу и позволяет пролиться слезам, которые копились в груди слишком много лет и, кажется, чуть не утопили тебя.
— А «Банька» где? — оглянулась она по сторонам. — Неужели продал? Обещал ведь?
— Нет, не продал, я ее Лайнеру подарил. Даша нахмурилась.
— Лучше ничего не мог придумать?
— А он, представь, сразу понял, о чем она. «Дашка!» — говорит, и поцеловал тебя в плечико. Потом отставил и долго так смотрел, вздыхал, даже прослезился. Я, говорит, ее себе в комнату отдыха повешу. После всей этой грязи чистоты хочется, хоть впрямь баню в кабинете заводи. И расхохотался, а глаза, как у больного теленка.
Даша на мгновение закрыла глаза. «Банька» была ее любимой картиной. Из тех первых, где все женские лики были на одно лицо. Ее лицо. Паша не зря узнал ее. И чистоты не зря захотел. Слишком много грешил Павлик Лайнер в своей жизни. Но как бы нам ни хотелось забыть прошлые ошибки, от них уже не избавиться. И пусть на картине Оляли приземистая деревенская банька слишком явный символ чистилища, но и без подсказки ясно, что не каждому суждено его преодолеть и подняться выше, туда, откуда серебристым маревом спускается на нас неземная благодать и чистота в образе прекрасной девушки, возлежащей то ли на полке, то ли на облаках… Внизу беснуются темные силы, кривляются злобные рожи, дуют, закручиваясь в спираль, черные ветры… Сменяются дни и ночи, и время тоже закручено в крутую спираль вечным противоборством черного и белого, грязного и чистого, верности и предательства, любви и ненависти…
Даша вздохнула. Ей было жалко картину, которая осела где-то в тайных глубинах Пашиного кабинета. Она всегда казалась Даше олицетворением пронзительной свежести, щемящей грусти и прозрачности осеннего воздуха, которых ей не хватало. И место «Баньке», конечно, или в просторных галерейных залах, или здесь, в родной Лялькиной мастерской, где она доступна многим, а не только тяжелому взгляду Лайнера.
И тут словно иголка пронзила ее мозг. Она вспомнила свой сон. Тот самый, перед пробуждением.
— Слушай, Лялька, я сегодня странный сон видела.
Торопясь и сбиваясь, словно боялась забыть, пересказала его Оляле. И про диадему, и про злобную старуху, и про баньку не забыла, где она увидела живым Ржавого Рыцаря.
— Странно он мне как-то приснился. Часа три прошло, как он умер, а я его так хорошо увидела и голос услышала чисто-чисто, словно он рядом стоял.
Оляля взял ее руки в свои ладони и слегка сжал.
— А это его душа только через три часа к тебе пробилась. Напоследок предупредила, чего бояться надо. Много раз и гнаться за тобой будут, и угрожать, и оскорблять… Но ты подняла эту диадему, эту корону. И не упускай ее, не отдавай… Ржавый Рыцарь не зря сказал: «Не предавай!» Память о нем не предавай, любовь, дружбу… Даша уткнулась лбом в Гришину грудь и заплакала.
— Я не знаю, как жить без него! Ни одного светлого пятна впереди…
— Это ты зря! — Оляля ухватил ее за уши и довольно сильно дернул. — Прекрати выть! У тебя парни еще не устроены, мама… Меньше о себе думай! И потом, давай разберемся, с чего это тебе вдруг светлых пятен не хватает? Арефьев умер, так и мы когда-нибудь умрем. Но он помог тебе стать сильной, цель в жизни определил. Ты — талантливая, красивая, молодая. У тебя — замечательные мальчишки, мама не болеет. Ты не голодаешь, не страдаешь смертельными болезнями, твои книги идут нарасхват. Тебя любят замечательные мужики, я и Лайнер. Другое дело, что тебе на нас начхать, а то, что Пистолетов бросил…
— Это не он меня бросил, это я его бросила! — Даша по-детски шмыгнула носом и вытерла кулаком слезы.
— Правильно, так ему, козлу, и надо! — Оляля поцеловал ее в лоб и погладил по спине. — Пошли, Дашка-фисташка, сюрприз смотреть. Чуток всего не успел, но ты должна оценить.
— Тоже небось на продажу приготовил? — спросила ворчливо Даша.
Оляля усмехнулся и направился к завешенному простыней углу мастерской.
— Гриша, а «Алену — фею каньона» и «Цветок в саркофаге» ты кому продал? Надеюсь, не Пистолетову?
— Обижаешь! — Оляля хитро прищурился. — Честно сказать, я ему ничего не продал. Мелочно, правда, но за тебя отомстил. Шибко мне не понравилось, как он с этой девкой обжимался. Знал ведь, что тебе расскажу.