Она спиралью завивается к верху – и я бегу по ней, как по лестнице.
А ровно за секунду до того, как мой «поводок» натянется, волшебник отпускает его.
Я слеп и свободен.
Иногда у меня получается взбежать очень высоко, метров на тридцать. Наш номер всегда происходит под открытым небом, без шатров и ширм, на одной только сцене, так что леску и невидимые верёвки привязывать не к чему. Из всего освещения – синие факелы и слепящие фонтаны бенгальских огней. Когда я чувствую, что в тело начинает возвращаться тяжесть и тепло, то достаю из рукава трубочку фейерверка и дёргаю за шнурок. На конце трубочки вспыхивает ворох искр. Я выгибаю спину и ныряю назад, через голову. Это немного страшно, но на самом деле падение происходит всегда медленно, и у самой земли, под тихую команду волшебника «Раз!», я успеваю сделать сальто и приземлиться на ноги. Фейерверк к тому моменту уже гаснет.
Номер называется «Сын Падающей Звезды».
– Раз.
Сегодня я слишком разоспался у подножья холма, и поэтому едва не пропустил момент. Пришлось приземляться на руки, а уже потом через «мостик» вставать на ноги. От резкого напряжения запястья загудели, но ни один сустав не хрустнул.
– Ты великолепен, Келли, – ровно похвалил меня волшебник, прежде чем Магди успел вставить хоть слово. – Но тебе нужно отдохнуть. Возвращайся к себе и ложись спать, я сам здесь приберусь.
Я сдёрнул повязку и улыбнулся, запрокинув голову. Мой волшебник стоял, спрятав кисти рук в рукава, как в муфту, и покусывая нижнюю губу.
Недоволен.
– На представлении не подведу, честно, – клятвенно пообещал я, прижав ладонь к груди. Сердце, как всегда после этого номера, с опозданием подкатило к горлу живым комком.
– Иди спать, Кальвин.
О-о-о… Полное имя – уже серьёзный намёк.
Я раскланялся – Макди, аплодирующей Ирме, беснующимся в клетках зверям – и, насвистывая, побежал к нашему фургону.
Всё хорошо. Всё просто замечательно, но, действительно, спать надо больше.
И чаще.
Наши могут сколько угодно попрекать нынешнего Франка Макди скаредностью и скупостью, но надо отдать ему должное – впечатление он производить умеет.
Честно говоря, это единственное, что он может производить.
Но, так или иначе, план захвата города – а появление «Удивительного цирка Макди» хозяин называет именно что захватом – всегда заранее расписывается до мелочей. У каждого – уникальная роль и отдельная улица, которая должна стать на несколько часов ареной для представления. Ирма гоняет своё зверьё по паркам и скверам. Гуттаперчевых братьев Томашей обычно отправляют на одну из площадей – выступления у них всегда весьма зрелищные. Клоуны и мимы разбредаются по рынкам, торговым рядам и рабочим кварталам. Наездники в ярких костюмах гоняют пыль по центральным улицам. Актриски, изображая гадалок и цыганок, разбредаются кто куда, но каждому «осчастливленному» рассказывают об удивительном зрелище, которое якобы ждёт его следующим вечером. Лилипуты и великаны устраивают шествие по какому-нибудь людному проспекту и раздают листовки. Сам Макди по очереди навещает самых важных горожан – обычно мэра, судью, начальника полиции, иногда заведующего госпиталем или директора местной школы – и лично вручает им приглашения. Разумеется, бесплатные.
А мы с волшебником надеваем загадочные тёмные плащи и отправляемся под видом обычных фокусников показывать самые немудрёные трюки на главную площадь. Наша задача – собрать побольше зевак, а затем эффектно исчезнуть в клубах разноцветного дыма и сполохах света, оставив после себя только ворох листовок.
Прочие в это время старательно возводят сцену и шатры для представлений.
Для каждого города Макди скрупулёзно просчитывает ритм выступлений. Где-то мы задерживаемся на неделю, где-то – на две или даже на три, и уезжаем всегда прежде, чем успеваем наскучить. За те десять лет, что я знаю Макди, он никогда не ошибался. Как будто есть у него мистическая чуткость к городскому пульсу.
У меня – нет.
Я вообще стараюсь не доверять своим чувствам. Они частенько обманывают. И сегодня, когда Макди вечером собрал всех старших в шатре и объявил, что в Йорстоке мы задерживаемся на месяц с лишним, и грандиозное представление будет уже после полнолуния, я смолчал, хотя к горлу подступила тошнота.
Макди ведь не ошибается?..
– Келли? – тихо окликнул меня волшебник.
– Всё в порядке. – Я сглотнул, стараясь глядеть в сторону – куда угодно, только не на него. В шатре кисло пахло заплесневелой тканью и лошадьми. Через щёлку между занавесями в дверном проёме сочился медвяный свет. Макди хлопал по плечу толстяка Харви и громко смеялся, а тот платком утирал лицо, пятная серую ткань жирным гримом. Фальшивая клоунская улыбка размазалась на полшеи и стала похожей на гнойную рану.
Мне было душно.
– По сценарию мы начинаем выступать только завтра. С простыми фокусами, – словно в раздумье, протянул волшебник. – Полагаю, сегодня ты можешь пойти на прогулку.
Я почувствовал, что улыбаюсь – против воли.
– Надолго?
– Насколько пожелаешь. Отоспишься тогда завтра.
Из шатра я буквально вывалился, как марионетка – из мешка с игрушками. Заглянул в наш фургон на полминуты, схватил в охапку тёплую куртку на вечер и побежал к реке. Отсюда, из лагеря, её не было видно, только ветер доносил запах сырости и мокрых камней. Оранжевое солнце медленно скатывалось на город, прожигая дыры в чёрных аппликациях облаков. Ещё несколько минут – и оно нанижется на ратушный шпиль, как апельсин – на спицу; и этот образ даже в воображении выглядит… знакомым? На долю секунды мне померещились тёмные точки в небе – то ли птичий клин, то ли мухи. Картинка вроде бы совсем безобидная, но у меня разом в горле пересохло.
Моргнул – и точки исчезли.
Спуститься к реке оказалось не так-то просто. Она текла в глубоком овраге с крутыми и обрывистыми склонами, скошенными внутрь. Даже на краю находиться было страшновато, только встанешь – и глина поедет под ногами, обвалится целым пластом. А внизу – вода, кипящая вокруг серых валунов. Ледяная наверняка, тень ведь кругом, а русло глубокое и течение быстрое.
Пока я валялся на берегу и таращился на речную пену, солнце почти зашло. Холод выбрался из оврага и неторопливо пополз к городу, обволакивая по пути всё живое и неживое туманными щупальцами. Некоторое время я терпел, но когда понял, что меня уже начинает колотить, то встал, застегнул куртку и быстрым шагом пошёл вдоль по течению.
Вечерний Йорсток был куда гостеприимнее дневного. Сразу видно – богатый город. И фонари тут разных цветов, и магазины работают допоздна, и прохожих на улицах предостаточно… В кармане завалялось немного мелочи с прошлой прогулки, и я накупил себе всякой ерунды с лотков – имбирь в сахаре, крошечные печенья с крупной солью и чёрным перцем, зелёный крыжовник, тёмно-серые драже, по вкусу похожие на затвердевшую помадку. Ссыпал всё в один кулёк, а потом, бродя по городу, наугад вынимал что-нибудь. Набережная прошла у меня под знаком острого печенья, а потом очень долго попадался только крыжовник, сочный, но страшно кислый. На главную площадь с подсвеченным фонтаном и подавляющей громадой ратуши я вышел, посасывая жгучий имбирный ломтик. Напился воды, прямо из горсти, умылся – и нырнул в проулок, пока полисмен не обругал меня за неуважительное отношение к городскому имуществу.
Небо к тому времени бессовестно почернело, а луна, красноватая и огромная, выкатилась из-за церковного купола. Я попытался прикинуть, где остался лагерь и как можно срезать дорогу, и в итоге забрёл в какую-то глушь. Жилой квартал – не жилой квартал, трущобы – не трущобы… Петлял долго, обходя палисадники разной степени уютности и мрачные переулки, и в итоге уже почти на окраине выскочил к самым настоящим развалинам. Три этажа, кое-где обрушившиеся перекрытия и стены, подковообразная форма здания, до безобразия заросший внутренний двор и проваленная крыша – всё за нелепо высоким и крепким забором. Его я, разумеется, перелез, пусть и не без труда – жаль только, что помадки рассыпал по траве. А за забором начиналась уже освещённая улица, на другой стороне которой расстилался парк в классическом стиле. На металлической скамье под жёлтым фонарём старуха куталась в ворсистую шаль и вполголоса болтала с чёрным пуделем. Я сначала хотел пройти мимо, но затем почему-то уселся на корточки и начал скармливать ему печенье. Он брал его с ладони очень деликатно, а потом ещё долго вылизывал горячим языком пальцы и запястье. Правый глаз у пуделя был как мяч для пинг-понга, белый и выпуклый.