– Мне это уже не грозит. – Соколов приподнял туго перебинтованную руку и показал ее собеседнику. – Отвоевался я. В лучшем случае пацанов буду в Осоавиахиме учить противогазы надевать, распознавать сигналы воздушной и химической тревоги, создавать группы самозащиты.
– А даже если и так! – Капитан со злостью раздавил окурок в консервной банке, стоявшей на подоконнике. – И там фронт! У нас везде война, браток. А у тебя пальцы на правой целы, стрелять можешь. Значит, рвись в бой, просись, требуй пересмотра. Ты командир, для тебя главное, чтобы глаза были целы, голова! – Изюмцев замолчал, похлопал танкиста по плечу и ушел в палату.
Алексей продолжал стоять у окна и смотреть на улицу.
«Да, голова», – думал он о словах капитана-артиллериста.
Соколова терзали воспоминания о том, как он не заметил в дыму танк, который их подбил. Из-за него пострадали ребята, сам он теперь может оказаться негодным к строевой службе. Душа рвалась воевать, бить врага. Он хотел как можно скорее сокрушить огнем и гусеницами ненавистного врага и вместе со своей ротой ворваться в белорусский город Мосток.
Потом, когда кончится бой, Алексей увидит Олю. Она будет идти к нему по разбитой улице. Пусть так же, как и тогда, в старых кирзовых сапогах, слишком больших для нее, в отцовском ватнике. Любимая, самая красивая. Он не заметит ни сапог, ни ватника, будет видеть только ее глаза.
– Служивый, шел бы ты в палату, – послышался голос старой нянечки тети Маруси. – Рука не зажила, лихорадку подхватишь. Чего стоишь на холоде? Или болит так, что терпежа никакого нет? Доктора позвать?
– Нет, тетя Маруся. – Алексей покачал головой и грустно улыбнулся. – Болит не здесь.
– Понятно, дело молодое, – нянечка кивнула и сразу стала похожей на добрую деревенскую бабушку. – Зазноба в сердце! Но ты иди, ложись. Тебе выздоравливать нужно, сынок.
До войны Семен Бабенко работал инженером-испытателем в Харькове, участвовал в создании и испытании нового танка Т-34. Вот уже второй год он воевал, служил в строевых частях механиком-водителем, но все равно оставался сугубо гражданским человеком. Экипаж давно привык к этому. Да и командир танка старшина Логунов махнул рукой на невоенные особенности своего подчиненного, на то, что никак из Бабенко не получается подтянутый и бравый танкист. Получив приказ, он по-прежнему с улыбкой отвечал: «Хорошо».
Почти с первого дня, когда они стали одним экипажем, Семен Михайлович за всеми ухаживал как старший товарищ, если не отец. Молодым, вечно голодным Омаеву и Бочкину он подкладывал щей или каши из своей порции, добавлял им в чай сахар из собственных запасов. Бабенко старался получше укрыть спящих товарищей, расспрашивал о делах дома, очень искренне и тепло выслушивал их рассказы.
Душевным человеком был Бабенко, но надо сказать, что в деле ему не было равных. Экипаж «Зверобоя», за рычагами которого сидел Семен Михайлович, мог положиться на него в любом бою.
Вот и теперь в Саратовском эвакогоспитале номер 3309 Бабенко ухаживал за ребятами с таким желанием и энергией, что лейтенант Соколов никак не мог сердиться на механика-водителя своей командирской машины. Алексей знал, что Бабенко сдружился с завхозом госпиталя, помог ему разобраться с системой парового отопления здания, починить ее, да еще и трансформатор перебрал. За это завхоз выпускал Бабенко в город, снабжал его увольнительными записками. Патрулей на улицах было много.
Линия фронта проходила чуть ли не в пятистах километрах к западу, под Воронежем. Но в Саратове было много госпиталей и военных заводов. Волга служила важной транспортной артерией, рокадой для Красной армии, а железнодорожный мост был важнейшим стратегическим объектом. Через него с востока на фронт шли эшелоны с войсками, техникой, боеприпасами, снаряжением и всем, что нужно было армии.
Этот базар, расположенный недалеко от Волги, самый ближний к госпиталю, саратовцы по старинке называли Пешкой. На трамвае или с грузовичком, который возил белье из госпиталя, Бабенко доезжал до Соляной улицы, а потом шел по рядам. Сегодня он хотел купить Руслану Омаеву теплые носки. Чеченец выздоравливал медленно, да и досталось ему в последнем бою сильнее, чем другим. Ожогов много. Двигаться он пока не мог.
Ребятам тоже надо было купить чего-нибудь вкусного. Дорого все на базаре, да сержанту Бабенко свои деньги посылать было некому.
Многие военные отправляли свое жалованье семьям. На фронте его тратить было не на что. Когда части отправлялись на переформирование, можно было в выездном военторге чего-то прикупить для души. В любом городе работали магазины и рынки. Но когда ты месяцами на передовой, в чистом поле и населенных пунктах, разрушенных до основания, тогда и самого простого не купишь.