— Когда мне было восемнадцать лет, мама вышла замуж за Джонаса. Джонас переехал в дом мамы и сказал, что я не могу с ними жить. Мама знала женщину, миссис Липоковски, у которой была квартира. Миссис Липоковски была очень хорошей и дала мне работу. Но я не справлялась с ней, поэтому она заполнила какие-то бумаги за меня, и я стала каждый месяц получать деньги по почте. Она сказала, что это называется «пособие». Миссис Липоковски забирает из него немного за аренду, а на оставшиеся деньги я покупаю еду. Она очень добра ко мне. Жаль, что мама была не такая. Когда мне исполнилось двадцать лет, я сказала ей, что мне не нравится мое имя. Что Хоуп звучит лучше. И миссис Липоковски ответила, что я могу выбрать любое имя, которое мне нравится. С тех пор я называю себя Хоуп. Это особенное имя.
—А куда мы идем, Хоуп? — Я начинаю нервничать. Не знаю почему, но слезы, которые катятся по ее щекам, приводят меня в замешательство.
Она молча берет меня за руку и ведет к палате номер четыреста. Мы медленно приближаемся к открытой двери и заходим внутрь. На кровати спит женщина.
Я начинаю отступать назад, чтобы не потревожить пациентку, но Хоуп удерживает меня.
— Ты знаешь ее? — шепчу я.
Хоуп качает головой, даже не оглянувшись на меня.
— Нет, — тихо отвечает она.
— Тогда зачем мы здесь? — Я задаю этот вопрос, но уже знаю ответ на него. Я чувствую его в ее прикосновении.
Надежда.
Оно похоже на надежду.
ГЛАВА 61
У меня хорошо получается хранить секреты
Джейн
Флэшбек
— Ты хорошенькая.
Хорошенькая.
Я часто это слышу.
Иногда это говорят по-доброму, и я радуюсь.
«Ну разве она не хорошенькая?» или «Какая хорошенькая, вся в маму».
А иногда, когда эти слова произносит мама, даже несмотря на то, что она широко улыбается, мне становится грустно.
«Ум нужен только тогда, когда нет красоты, Джейн» или «Просто улыбайся и молчи, Джейн».
Моя мама настоящая красавица. Мужчины постоянно твердят ей об этом.
Но когда Дэн говорит, что я хорошенькая, у меня в груди будто жужжат пчелы, громко и щекотно. И краснеют щеки, словно я провела на улице весь день, бегая за стрекозами. Мне хочется рассказать ему о пчелах и стрекозах, но я молчу. А вместо этого, просто улыбаюсь, потому что так велит делать мама, и благодарю его, так как мама твердит, что, если кто-то говорит тебе приятное, нужно обязательно благодарить. Как на день рождения, когда я получаю подарки. Комплименты ведь тоже подарки. По правде сказать, я не понимаю, что это значит, но делаю, как она просит.
Дэн широко улыбается. И в груди снова начинают жужжать пчелы. Я вижу все его зубы и начинаю мысленно пересчитывать их. Один. Два. Три. Четыре. Пять.
Но внезапно он спрашивает:
— Когда твоя мама возвращается с работы, Джейн?
— Моя мама работает в банке. Она считает деньги и возвращается домой в пять часов.
Дэн снова улыбается, и я вновь считаю его зубы, начиная с шестого. Семь. Восемь.
— Давай посмотрим телевизор?
Мы сидим на диване: я на одном конце, а он на другом.
И смотрим фильм. Я уже видела его. Он смешной.
Дэн много смеется. Мне нравится это. У него закрываются глаза, а лицо становится дружелюбным. У меня никогда не было друзей. Мама говорит, что они мне не нужны. Но я хочу хотя бы одного.
— Хочешь леденец?
Мы сосем леденцы. Он придвигается ближе и садится рядом со мной.
Фильм мы досматриваем, держась за руки.
Я видела, как мама улыбается, когда мужчины держат ее за руку. Она выглядела очень счастливой и красивой. Мне кажется, что я знаю почему. «Потому что пчелы жужжат не только у меня в груди, но и в голове». Это так смешно и приятно. У меня уже болят щеки от улыбок, но я не могу ничего с собой поделать.
В четыре сорок пять он говорит:
— Мне пора.
— Хорошо, — отвечаю я. Пчелы превращаются в гориллу, которая крепко сжимает мою грудь. Так же я чувствовала себя, когда мама возвращалась с работы, и бабушка Тресса уходила домой. Я не хотела, чтобы она оставляла меня.
— Увидимся завтра в школе, Джейн.
— Хорошо. — Горилла больше не сжимает грудь. И мне не грустно, потому что завтра я снова увижу его в школе.
***
Среда мой любимый день недели, потому что Дэн провожает меня домой.
Он задает мне вопросы.
— Ты переехала сюда недавно, Джейн?
— Нет, я живу здесь всю свою жизнь, — говорю я ему. — Просто раньше не ходила в школу. — Бабушка Тресса учила меня на дому. Мама говорит, что школьная система находится в руках дьявола и они учат только лжи и пакостям. Не знаю, что она имеет этим в виду. Но бабушка умерла прошлым летом, и теперь я хожу в настоящую школу. Потому что маме нужно работать в банке весь день.
— Ну и как? Тебе нравится в школе? — спрашивает он. Его улыбка вызывает во мне желание ответить утвердительно, хотя это и не так.
— Да, — произношу я. Но дети очень жестокие. Они обзывают меня разными словами, например, «дебилка». Мне становится грустно от этого. Но Дэн делает меня счастливой, поэтому я добавляю: — Ты мне нравишься. Ты очень добр ко мне.
Он улыбается так широко, что я могу пересчитать все его зубы.
Мы заходим домой и садимся рядом на диван. Я собираюсь включить телевизор, но он внезапно целует меня. Я не знаю, что делать, но Дэн говорит:
— Просто расслабься, Джейн, и делай тоже, что и я. — Я расслабляюсь и делаю тоже, что и он. Пчелы перестают жужжать, а внизу живота все скручивается, но не так, как при тошноте. Это очень приятно, как будто что-то барахтается и щекочет в нижней части тела.
Нам не хватает времени на леденцы.
Когда он уходит, мои губы выглядят опухшими, а в животе довольно урчит. Мне хочется, чтобы Дэн снова поцеловал меня.
***
Я едва дождалась среды.
Дэн провожает меня домой.
Он спрашивает, могу ли я показать ему свою комнату.
Мне не хочется. Лучше сидеть на диване и целоваться.
Но я выполняю его просьбу, так как мама всегда говорит, что мужчинам не нравится, когда с ними спорят.
Он хочет полежать на моей кровати. Сначала это кажется странным, но когда Дэн начинает целовать меня, я решаю, что целоваться на кровати мне нравится также сильно, как и на диване.
Он просовывает руку под футболку.
Прижимает ее к лифчику.
Прикасается ко мне под юбкой.
И в животе снова все скручивается.
Но когда он засовывает руку в трусики, я начинаю ерзать.Мне хочется, чтобы он прикасался ко мне, но это так странно. Приятно, но странно. Дэн останавливается. Мне снова хочется почувствовать эту странность, поэтому я сама прижимаюсь к его руке. Он продолжает целовать и касаться меня, и чем дольше он это делает, тем сложнее мне просто лежать. Внизу живота скручивает еще сильнее. Это похоже на то, когда растягиваешь резинку между пальцами. Тебе кажется, что дальше уже некуда, потому что она итак слишком сильно натянута, но внезапно она соскальзывает с пальцев и, подобно ракете, взмывает в воздух. Вот как я себя чувствую. Ракетой. Я кричу: «О Боже», — хотя мама говорит, что нельзя упоминать имя Господа всуе. Но я продолжаю выкрикивать его снова и снова. А когда ракета возвращается, я чувствую себя так, будто кто-то налил мне на голову сироп и теперь он медленно растекается по телу и по внутренностям.
Дэн целует меня в нос и говорит:
— Ты такая хорошенькая. — А потом уходит.
Мы не сосали леденцы.
Я совсем забыла о них.
***
Сегодня снова среда.
Пчелы начинают жужжать в груди и голове еще до того, как Дэн провожает меня домой.
Он направляется прямиком в комнату, а я следую за ним, потому что хочу вновь его прикосновений и целоваться на кровати.
Какое-то время мы целуемся, а потом он говорит, что я буду выглядеть симпатичнее, если сниму всю одежду. Я не желаю снимать одежду, но мне хочется, чтобы он считал меня хорошенькой, поэтому соглашаюсь. А когда я обнажаюсь, он восклицает: