Вечером вернулись на корабль. Тропическое солнце, почти вертикально скатываясь с неба, исчезло за крышами города. Мгновенно, без сумерек, стало темно. В порту зажглись натриевые лампы, заливающие все вокруг мертвенно-желтым светом.
Лаборатория для определения теплоустойчивости была подготовлена еще во время перехода до Дакара. Дело стало только за рыбой. С кормы судна опустили в море полукиловаттную лампу с патроном, обмазанным водонепроницаемой смолой и обмотанным изоляционной лентой. В мутноватой воде образовался освещенный круг диаметром около четырех метров. Спустя несколько секунд в этом круге мелькнула тень, потом еще и еще. Это подплывали привлеченные светом небольшие рыбки. Точно стая комаров, они кружились рядом с лампой. Саша осторожно забросил в воду сетку, натянутую на металлический обруч. Р-раз! — и на палубе забились первые несколько рыбок. Я пошел в лабораторию, чтобы пустить термостаты, и попросил принести туда ведро с рыбками. Прошло несколько минут, но никто не появлялся. Вновь вышел на палубу. Выяснилось, что возникли непредвиденные трудности. У лампы скопились тысячи рыб, и наши добровольные помощники, собравшиеся на лов, непрерывно вытаскивали их на палубу. Но, оказавшись в ведре, рыбки начинали бешено метаться и погибали через 2–3 минуты, а для опытов требовалась живая и здоровая рыба. Впрочем, причина гибели оказалась очень простой — в одно ведро сажали слишком много рыб. Теплая вода содержит мало растворенного кислорода, и многочисленные рыбки, мечущиеся в ведре, расходовали его очень быстро, а потом погибали от удушья. Пришлось беспрерывно менять воду. К сожалению, палубная магистраль морской воды была отключена и чтобы втащить ведро на палубу, его приходилось поднимать на почти десятиметровую высоту. Теперь дело пошло на лад, мы сажали в ведро по 2–3 рыбки и тотчас ставили его под струю морской воды. Это сразу дало результаты, рыба перестала погибать, и можно было приступить к определению теплоустойчивости.
Несмотря на то, что была ночь, внутри судна стояла жара; я собрал вентиляторы со всех лабораторий и расставил их вокруг, но от этого стало ненамного легче. В одних плавках, потный, пытающийся вырезать из крошечной рыбки почти микроскопический мускул, я, должно быть, представлял странное зрелище. Впрочем, смотреть было некому; кроме нас и наших добровольных помощников, все спали после утомительного дня, проведенного в Дакаре.
Закончив первые проверочные опыты и убедившись, что вся аппаратура работает хорошо, я приступил к определению теплоустойчивости. Теплоустойчивость оказалась не особенно высокой — первую серию опытов я провел при температуре 36°. Потом настроил термостат на 34°, и пока он остывал, в работе образовался небольшой перерыв, можно было выйти на палубу.
Рыбная ловля была в самом разгаре. У лампы, казалось, кипел рыбный суп. Стаи мелкой сардины прорезали более крупные, сантиметров тридцать длиной, рыбки, удивительно напоминающие меч-рыбу. Между рыбами бодро сновали плавающие крабы, задние конечности у которых превращены в своеобразные весла. По своей подвижности и поворотливости крабы почти не уступали рыбе, но, в отличие от нее, неплохо чувствовали себя даже в переполненных ведрах; в воде, лишенной кислорода и полной дохлой рыбы, они тотчас принимались за еду. Для опытов и для коллекции рыбы было собрано уже вполне достаточно, ловить продолжали, чтобы попробовать замариновать сардину, и из спортивного интереса.
Я вновь спустился в лабораторию и провел серию опытов при 34°; теперь следовало отрегулировать нагреватель термостата на 32°. Изменил регулировку, но температура почти не понижалась, посмотрел на стенной термометр — в лаборатории 32,2°. Опыты при этой температуре я провел, не пользуясь термостатом, хотелось выполнить еще серию при 30°. Но как? Температура воды в водопроводе оказалась 31,8°, в холодильнике вместо льда — немного тепловатой воды. Пришлось отказаться от продолжения экспериментов, тем более что ориентировочные данные уже были получены.
Закончив работу, ровно в шесть утра я вновь поднялся на палубу. Над безлюдным Дакаром вставало солнце. С восьми разрешалось сходить на берег, а к трем надо было вернуться на борт — в четыре судно отправлялось в далекий путь. Хотелось немного побыть на земле перед долгим переходом к берегам ледяного континента.
Миновали 20 дней перехода, когда не было видно ни земли, ни кораблей. Похолодало внезапно, буквально за двое суток — прошли узкую зону, где смешиваются субтропические и антарктические воды. Со дня на день можно было ожидать появления айсбергов. В задачи морского отряда, в который мы были включены на время перехода, входило составление карты ледовой обстановки по ходу судна. Вместе с остальными членами отряда мы несли ледовую вахту, наблюдая и записывая состояние льда, фотографируя экран радиолокатора для подсчета количества айсбергов. Два дня ледяные горы были видны лишь на горизонте, но на третий день, когда мы оказались в густом тумане, «Обь» вошла в необычно густое скопление айсбергов. Всего лишь в полукилометре от носа корабля из тумана одна за другой выплывали ледяные громады.